СОН У ШУРКИ был тревожным и неглубоким – было жарко, к тому же, накануне, в субботу, он «нажарился» на берегу Буга – клевало хорошо, так что ловил рыбу, как говорится, до упора. Даже вернувшись домой, Шурка не переставал думать о рыбалке, а перед глазами все время стоял поплавок, слегка покачивавшийся на речной ряби. Несмотря на усталость, ему никак не спалось. Наконец, уже за полночь, он заснул, но ненадолго.
Все сразу проснулись от страшного грохота, как будто над Речицей разразилась гроза. Казалось бы, явление обычное для июня, но… За окном ухнуло так, что стены хаты заходили ходуном. Всполох огня, звон разбитых стекол, посыпалась посуда. Что это? Через несколько мгновений ответ стал ясен – рвались артиллерийские снаряды. Все жители деревни, как по команде, высыпали на улицу.
– Бежим! – крикнул отец.
Куда? Мама подхватила на руки полуторамесячную Людмилку, и все они – две младшие сестренки, отец и Шурка – побежали на восток. Почему-то именно в этом направлении бежали все. Да куда еще бежать? На запад ведь не побежишь – стреляют именно оттуда, из-за Буга.
Стена разрывов шла буквально по пятам – били по деревне, через которую проходила дорога из крепости. За деревней огонь был менее плотным, но впереди – снова стена разрывов. Артиллерия вела огонь по нашему аэродрому.
Упали в канаву у железнодорожной насыпи. Тут только Шурка понял, что ранен – когда бежал, почувствовал толчок сзади, а сейчас уже вся майка пропиталась кровью, стекавшей с затылка. То ли осколок, то ли камень, то ли кусок деревяшки располосовал кожу – хорошо, что не очень глубоко.
Огненный вал перекатил на несколько сот метров вперед, за аэродром. Шурка оторвал голову от земли. Рядом – родные. Слава Богу, все живы. Обернулся и в трех метрах от себя увидел солдата в грязно-зеленой форме вермахта. Чуть дальше – другой, третий, четвертый… Шурка не раз видел немецких солдат – в его память навсегда врезались сентябрьские дни 39-го, еще не стерлись в ней детали совместного советско-германского военного парада, которым командовали комбриг Кривошеин и генерал Гудериан. Тогда, в сентябре, немцы первыми вошли в Брест, без особого сопротивления овладев крепостью. Чуть позже в город пришли наши. Так что немецкая форма ему была знакома. Немец, встретившись с Шуркой взглядом, махнул ему, показывая в сторону деревни: мол, ползи назад.
Подобравшись к насыпи, немцы установили на ней пулеметы и стали поливать свинцом пылавшие аэродромные постройки. Им никто не отвечал – самолеты в первые же секунды войны превратились в огромные факелы, а взлетная полоса, которую сам Шурка совсем недавно помогал строить, стала похожа на пашню. Аэродром, находившийся рядом с границей, всего в двух километрах от неё (и кто только додумался его здесь расположить!), был сразу же накрыт артиллерией, прицельно бившей из-за реки. Ни один истребитель так с него и не поднялся.
На какие-то мгновения канонада, слившаяся в сплошной гул, стихла. Стрельба шла только в крепости, до которой было рукой подать – ее форты были видны с любой деревенской улицы. Но через некоторое время артогонь вновь усилился – снаряды рвались уже далеко за аэродромом. Немецкие солдаты, – где ползком, где перебежками – перевалили через железнодорожное полотно.
Шурка сел, встряхнул головой – в ушах шумело. Поднял глаза. По дороге уже шла вражеская колонна, растянувшаяся на сотни метров. Сплошной поток – танки, мотоциклисты, пехота.
ПОДНЯЛИСЬ. ПОБРЕЛИ К ДОМУ. На удивление, хата, стоявшая у развилки дорог, по которой немцы в основном и били, уцелела, хотя вокруг, совсем рядом с ней, Шурка насчитал одиннадцать воронок…
Часов в десять утра почти в каждом дворе уже обосновались немцы – появились тыловики – обозники. Сразу же они собрали мальчишек и под конвоем нескольких автоматчиков погнали их рубить ольху для маскировки техники. Внезапно в безоблачном, как по заказу, небе появились два краснозвездных бомбардировщика. Они шли без истребительного прикрытия. Со стороны границы примчалось несколько «мессершмиттов». Сотни глаз следили за коротким боем. Наши самолеты один за другим задымили…
Задымили и полевые кухни – война войной, а обед по распорядку, которого немцы чётко придерживались. Солнце припекало. Вдруг, будто ветер прошелестел, – всех жите-лей стали сгонять в центр деревни. Зачем?
Оказалось, что то ли шальной пулей, то ли прицельным огнем – могли стрелять со стороны ржаного поля – был убит немецкий солдат, чистивший картошку. Согнали всех – женщин, стариков, детей. Мужчин через некоторое время отделили. Потекли минуты томительного ожидания. Ожидания чего? Немецкие офицеры что-то обсуждали. Видимо, они никак не могли решить, как им быть. Их дискуссию прекратил генерал, прикативший на танкетке, лихо развернувшейся на площади. Отдав какие-то распоряжения, генерал так же быстро уехал, как и появился.
Сразу же всех мужчин, среди которых оказался и Шурка, построили в шеренгу. Отсчитали первых десять человек, отвели к стене хаты. Тут же, на глазах у всех, у родных и близких, их расстреляли. Офицер, предваривший эту акцию кратким монологом, на корявом русском языке заявил: если еще кто-то из немецких солдат будет убит, он прикажет расстрелять всех жителей деревни. После расстрела он разрешил родным забрать еще горячие тела отцов, мужей и сыновей. До Шурки очередь не дошла, но в десятке был его дружок, который чудом остался жив – пулей ему вырвало бицепс левой руки и обожгло голову. Потеряв сознание, он упал. На удивление, как чуть позже выяснилось, уцелел еще один дядька – пули его вообще миновали – упал, притворился.
Расстрел поверг всех в состояние шока – под плач и причитания вмиг овдовевших баб все остальные расходились молча. По пути домой мать сказала: «Собираемся и едем к бабке». По дороге на восток непрерывным потоком шли немецкие части. Навстречу им проехала лишь открытая легковушка – на заднем сиденье между двумя немецкими офицерами сидел наш пленный генерал. Голова его была перевязана…
Кому-то 22 июня 1941 года, первый день войны, запомнилось сообщением Молотова, прозвучавшим в полдень из репродукторов и тарелок-громкоговорителей. Кому-то – бомбежкой, кому-то – сборами отца и его словами: «Ждите, скоро буду с победой!». Кто-то был от войны далеко, кто-то близко, кто-то – совсем рядом. Для пятнадцатилетнего Шурки же война началась с первых ее мгновений.
ЕГО ДЕРЕВНЯ Речица располагалась рядом с Брестской крепостью. Теперь, конечно, это уже сам город, особенно бурно разраставшийся 70-е годы прошлого, XX века. До войны – это небольшой городок, хотя и всемирно известный. Знаменитая, во многом уникальная крепость на перекрёстке европейских дорог. Конечно же, знаменитый Брестский мир, о результатах и значении которого историки спорят до сих пор. Это Брестское гетто – одна из чёрных страниц Холокоста. Это и ворота на Запад из некогда Великого Союза. Это и Берестье – славянская прародина Руси, уходящая своими корнями в седину тысячелетий. Сегодня – это, в первую очередь, Крепость-Герой – символ несгибаемой стойкости и непревзойдённого мужества Русского Солдата, Красного Воина, Защитника Отечества. А для Саши Трофимука – это его малая родина, о которой кое-что успел рассказать своим детям и внукам. Правда, не очень-то он много говорил.
О том, как жили «при Польше» – до 17 сентября 1939 года Западная Белоруссия входила в Всхудни Кресы – Восточные Кресы, о которых сейчас, вспоминая, плачутся в Варшаве и её окрестностях. То, что паны «прессовали», как говорится, в полный рост белорусов и украинцев, сегодня говорится и пишется немало. В новом свете предстают страницы истории Великой Отечественной, причём, страницы вроде бы ранее и известные. Сегодня чуть ли не каждый день по ТВ идут передачи о бандеровцах, Волынской резне, сожженной Хатыни, покушении на Кубе, партизанах и подпольщиках…
Александр Фомич, к примеру, как-то рассказал о том, как однажды их ошарашил своим заявлением православный батюшка, читавший Закон Божий в школе. Отмечу: в польской школе, к слову, располагавшейся в самой Брестской крепости, в которой располагался польский гарнизон. Батюшка сказал ученикам: «Дети! Сегодня в последний раз урок Закона Божия я проведу на русском языке…».
Честно говоря, я не могу представить, как православный Закон Божия можно преподавать на польском языке. Но так было. И это – пример полонизации и русофобии в предвоенной панской Польше.
Фомич рассказывал о том, как его сверстники взахлёб читали «Как закалялась сталь», тайком передавая друг другу. Без всяких натяжек и пафоса: белорусы ждали прихода Красной Армии и верили в то, что Москва и Сталин вернут их в братскую семью советских народов. А с 41-го ждали, когда вернётся Красная Армия. Саша не сидел сложа руки – хотя подробностей о тех днях он нам не поведал, но какие-то подпольные дела проворачивал в силу возрастных возможностей.
Вернулся домой бравым старшим сержантом с отличными характеристикам, что послужило основанием для райкома партии назначить его … редактором сельскохозяйственной газеты. Не совсем, как у Марка Твена в его рассказе «Как я редактировал сельскохозяйственную газету», но всё же…
Газета эта в формате многотиражки выпускалась политотделом близлежащего совхоза. Во как! Были и такие печатные СМИ в послевоенные времена. Так что, к моему удивлению, Фомич знал, что такое корректура, гранки и, конечно, цензура – без соответствующего штампика газета в свет выйти не могла, что называется, по определению.
Жизнь свою с профессиональной журналистикой не связал – остался верен давно сделанному выбору – железной дороге. Это, разумеется, не просто осознанный, а даже естественный выбор для молодого человека, жившего у железной дороги в городе – узле железнодорожных коммуникаций Брест. Уйдя на пенсию, продолжил работать в воинской части, порой, удивляя солдат-срочников кульбитами на турнике: молодые «сосиски на перекладине» восторгались и завидовали.
Простой, обычный человек – представитель Необычного Поколения. Поколения Победителей. На его долю выпало немало лиха. Это поколение многое пережило. Многое свершило. При этом отказывая себе во всём ради светлого будущего и своих детей. Трудились на производстве и на селе. Вкалывали и после «официальной» работы. Откладывали на сберкнижки, с которых всё слетало в реформы 1948-го, 61-го, 1991-го… Но не горевали особо и не ныли, не опуская рук никогда. Могли отвечать за себя, брали ответственность за других. Делились, чем могли, памятуя: у гроба карманов нет, а всё по любому останется людям. «Тогдашние» люди, как говорил Паниковский. Таких нынче почти нет. И уже точно: больше не будет…
ВМЕСТЕ С ЖЕНОЙ Валентиной построил дом, вырастил сына и дочь. Дождался внуков. Когда Валентина Григорьевна ушла из жизни, не стал размениваться на вдовушек и молодух, оставшись верным своей Любви. По воскресеньям ходил в Церковь. Надо сказать, что в Западной Белоруссии к Русской Православной Церкви отношение всегда было особенным…
Так и прошла жизнь – в трудах, боях, заботах, небольших радостях…
На днях в Севастополе чествовали ветерана Михаила Степановича Латоху с вековым юбилеем. Знаковый, даже исторический юбилей для конкретного человека, для его семьи. Ну, что тут скажешь! Молодчина! Достойный Человек с большой буквы. Молодцы и его родичи-потомки.
Сегодня исполнилось 100 лет со дня рождения Александра Фомича Трофимука. Он, как и большинство завершивших свой земной путь, не дожил до своего 100-летнего юбилея. Но мы его помним и любим. Потому тоже отмечаем. С «соткой» тебя, Фомич! Дорогой и любимый наш Человек.
Сергей ГОРБАЧЁВ
Брест-Севастополь
