Владимир Илларионов

Владимир Ткаченко – сын Севастополя

 

Дедушки и бабушки

Родился Володя Ткаченко в июле 1936 года в Севастополе. Родители – севастопольцы в третьем поколении. Один дед был по фамилии Стогний, из Полтавской губернии. Другой дед – Ткаченко из Херсонской губернии. Оба чистые украинцы. А обе бабушки – русские. Одна из Орловской губернии, другая – из Тульской. Владимир Павлович шутит: «Вот такой я метис с обеих сторон».

Дед по линии отца был призван на службу в Севастополь в середине XIX века. Служил долго и старательно. Дослужился до унтер-офицера. Не пил, не курил, деньги собирал и по выходе в отставку купил домик на Городском холме, на улице Дроздова. Сейчас такая улица есть (между улицами Воронина и Суворова), но на ней ничего не сохранилось от позапрошлого века. Бабушка тогда работала горничной, но встретилась с дедом и в 1903 году вышла за него замуж. Через год в семье родился единственный ребенок – Павел Иванович Ткаченко.

Дед по линии матери был образованным, в Севастополе он служил писарем в Городской думе. В семейном архиве даже хранилось прошение, написанное рукой деда. Дед не имел своей квартиры или дома, но мог снимать номера. Его доход позволял семью водить по кофейням, угощать лакомствами. По семейной легенде этот дед умер в 1920 году от голода. Только в конце прошлого века от двоюродного деда Владимир Павлович случайно узнал, что того деда большевики расстреляли. Оказывается, в ноябре 1920 года перед штурмом Крыма войсками Фрунзе всем государственным служащим Севастополя было выдано оружие. Деду выдали револьвер. Когда Фрунзе взял город, по стенам домов расклеили объявления о срочной сдаче новым властям ранее выданного оружия. Дед не сдал (то ли опоздал, то ли хотел сохранить на будущее), а кто-то донес на него. Ночью пришли вооруженные люди с обыском, деда увели. Больше его никто не видел.

Бабушка настолько перепугалась, что собрала двух дочерей и сына, 1912 года рождения, и увезла их на родину на Полтавщину, где они жили до 1926 года. Одна из девушек вышла замуж в Полтаве и там осела. Её сестра вернулась в Севастополь и вскоре встретила здесь Павла Ткаченко.  Павел учился в Константиновском реальном училище (сейчас – школа № 3). Потом он изучал электротехнику в филиале Одесского техникума. Это история по линии деда. А бабушка попала в Севастополь по неизвестным Володе стечениям обстоятельств. Была классической домохозяйкой, воспитывала дочь. Так и дожила до 87 лет.

Из детских воспоминаний Володи осталась улица Дроздова, короткая и двухъярусная. Была на этой улице и синагога. Хотя одноклассник Владимира Ткаченко Борис Никодимович Гельман утверждает, что синагоги там не было. Владимир делится воспоминаниями: «Евреи зажигали свечи, но гасить их евреям было не положено. Вот они приглашали нас с братом для гашения свечей, деньги на мороженое давали». Отец Володи домик на улице арендовал у государства. Раньше в нем жили греки. Позже, не желая принимать советское подданство, они уехали в Турцию. Дом деда находился как раз напротив этого домика. Под дедовым домом был большой погреб, сырой и глубокий. Вот в нем и прятались при бомбёжках 12 человек. И первый штурм там пересидели, и второй, к концу обороны в погребе уже жили постоянно. На улице было ещё одно, официальное, с воздухофильтрационными установками бомбоубежище, там, где сейчас лестница к школе № 1 проходит.

 

Как началась война

Запомнилось утро 22 июня 1941 года. Накануне учения флотские проходили, светомаскировка по всему городу была организована. Когда заревели сирены флотского сигнала тревоги, застучали зенитки, открывшие огонь по немецким самолетам, мать схватила Володю в охапку и потащила на улицу. Дело было летом, окна в доме открыты настежь. Отец с братом застыли у окна, глядя на Константиновскую батарею. Грохнула первая авиабомба на улице Подгорной. По прямой – метров 300 до улицы Дроздова. В доме осыпалась штукатурка, но стекла в открытых окнах не пострадали. С крыш сыпались осколки зенитных снарядов. Только утром узнали о начале войны. Постановлением Крымского обкома партии была объявлена эвакуация матерей с детьми. Но матери, в большинстве своем, работали на предприятиях, в том числе и на оборонных. Детей собирали группами и вывозили через керченскую переправу в сопровождении пионервожатых, воспитателей и учителей.

Отец эвакуироваться не мог, потому что работал в Крымэнерго, где были созданы аварийные бригады для оперативного ремонта поврежденных бомбёжками линий электропередачи. А мама работала продавцом в промторге. О переправе морем даже слышать не хотела, панически боялась воды. Короче, об эвакуации родители и думать не могли. Приглашали укрыться в Инкерманских штольнях, но мама осталась верной подвалу под дедовским домом. Ноябрьский и декабрьский штурм пересидели в этом погребе.

В июне 1942 года город был объят пламенем. И отцовский, и дедовский дом были разрушены снарядами и сожжены. Мать с Володей укрылись в городском бомбоубежище, где набилось огромное количество людей. Отец и старший сын пытались хоть как-то потушить дедов дом, скидывали с крыши горящие обломки. Немецкие самолеты летали над городом на бреющем полете и расстреливали всех, кто на крышах сидел. Зенитных батарей в городе уже не было, и немцы чувствовали себя безнаказанными. Приходилось за трубами прятаться от самолетов. Зажигалки сыпались с неба нескончаемым потоком. Отец и брат ушли в городское бомбоубежище. На следующий день они расчистили вход в дедовский погреб, поставили распорки, и семья перебралась в собственное убежище. Через день прямым попаданием авиабомбы городское убежище было разрушено. 30 июня отца вызвали в Крымэнерго, выдали трудовую книжку без записи: «Идите, куда хотите!» Отец в сердцах своей рукой в книжке написал: «Город сдан немцам». Потом, в 1944 году, эту книжку боялся показывать, пришлось свидетельскими показаниями стаж трудовой подтверждать.

Утром по улице прошли первые немецкие автоматчики. Они крались вдоль стен разрушенных домов. На головах пилотки, в руках автоматы, рукава закатаны. Володя хорошо помнит эту картинку, ему уже было 5 лет. 1 июля немцы выбирали всех мужчин старше 16 лет и гнали в неизвестном направлении. Оказалось – на Куликово поле всех гнали. Аэродром огородили колючей проволокой (сейчас – от 15-го дома проспекта Острякова до магазина «Океан»). В этом лагере отдельно содержали военнопленных, отдельно – гражданских. Немцы фильтровали евреев и комиссаров, тут же расстреливали и хоронили. Потом разделили гражданских мужчин. Кому до 40 лет – в одну сторону. Кому за 40 – в другую. Старших отпустили на все четыре стороны, младших погнали этапами в концентрационные лагеря в Польшу и Германию.

Вернувшись к семье, отец собрал жену и детей и повел их в Бахчисарай к своему брату, который там с 1930 года бригадиром на железной дороге работал. В эвакуацию его не взяли, труд его на дороге был востребован. Но и немцы от работы не отстранили. Партизаны взрывали полотно, а дядька Олег потихонечку под надзором немцев его вроде как ремонтировал. Через Бахчисарай поезда шли круглые сутки. Немцы из вагонов несколько раз ящики скидывали пацанам, что вдоль насыпи сидели. А в ящиках – бисквиты, халва, мармелад.

В 1943 году при немцах Володя пошел в школу. Учительница была русская, окончившая педучилище. С ней стихи русские учили, пели «Во поле береза стояла». Школа была маленькая, начальная, на два класса. Стояла она рядом с мечетью. Брат еще до войны успел четыре класса отучиться и в Бахчисарае в школу не ходил. Так и оказался он в 17 лет с 7 классами образования. Начал он поступать. В Одесскую мореходку не взяли, мандатная комиссия завернула по причине проживания в оккупации. Очень все еще свежо было. И в Херсонскую не приняли по той же причине. Узнал, что в Евпатории открылась школа мореходного училища (ШМУ). Это практически было ФЗУ с двухлетним обучением. По окончании ее брат пошел работать в Дунайское пароходство в Измаиле. Потом выучился на механика, окончил мореходку и до самой смерти ходил на пароходах по всей Европе.

В 1944 году советские войска освободили Бахчисарай. Но еще дней десять отставшие от своих частей немцы пытались догонять отходящие к Севастополю колонны. Отец, как специалист по электрическим сетям, стал дежурным по подстанции и работал в Бахчисарае до возвращения в 1948 году в Севастополь. Вот тогда отец и отвел Володю в свою родную школу № 3 в шестой класс.

 

Мечта о военной карьере

После школы Владимир решил поступать в военное училище. Сперва выбор пал на техническую специальность. Уж очень не хотелось после выпуска получить специальность «Вахтенный офицер». Поехал поступать, но медкомиссия признал Володю негодным. Поступил в судостроительный институт. Полгода проучился. Но решил в Севастопольское высшее инженерное училище все же поступить. Но сперва устроился в это учебное заведение на работу в чертежное бюро, чтобы как-то там освоиться. Медкомиссия снова зарубила абитуриента. Володя пошел к своей начальнице, та к начальнику училища повела его. А у того, в свою очередь, была знакомая врач. Врач осмотрела абитуриента и сказала, что нужно операцию делать, но не в августе, а после нового года.

Вот с такой оговоркой Ткаченко поступил в училище, проучился пять лет безо всякой операции. В июле 1954 зачислен курсантом Севастопольского ВВМИУ, в сентябре принял присягу. И вот позади 9 семестров учёбы, впереди 3 месяца стажировки на подводной лодке в звании мичмана, затем написание и защита дипломного проекта, производство в офицеры (да, именно производство, как бы старомодно это ни звучало), затем лейтенантский отпуск!

В начале февраля 1959 года два выпускника Севастопольского ВВМИУ направлялись в Баку на стажировку на одну из новейших ПЛ проекта 633 (тема дипломного проекта курсанта Ткаченко). Лодка построена на заводе в Сормово и должна была проходить испытания на Каспии. В последний момент что-то где-то не заладилось, и двоих курсантов Юрия Болгарова и Владимира Ткаченко направили в Балаклаву на подводную лодку проекта 613 с бортовым номером С-100.

 

Знакомство с командиром

Два блестящих мичмана-стажёра с командировочными предписаниями в кармане прибывают на стажировку в балаклавскую бригаду подплава на лодку. Проделав весь положенный канцелярский ритуал, поднимаются на борт С-100 с целью доложиться и представиться командиру. Вот как сам Владимир Павлович описывает свое первое знакомство с командиром лодки: «Залетаем на ограждение рубки и… Мы ведь уже постигли не азы, а шик, как надо упасть с мостика в центральный пост лодки (почти как при срочном погружении ). Первый – я: руки на поручни, ноги почти не касаются балясин трапа. Пролетаю до конца боевой рубки, делаю доворот и падаю в центральный пост. Чувствую под левой ногой что-то мягкое и податливое. Секунда, и я на палубе ЦП лицом к лицу с капитаном 3 ранга в каракулевой шапке (положена по вещевому аттестату капитанам 1 ранга). Он только что вынырнул из переборочного люка второго отсека, и моя левая нога пришлась точно на его каракулевую шапку. Далее диалог:

– Кто такой?

– Мичман Ткаченко, прибыл на стажировку на вверенную вам ПЛ. – (Хватило ума догадаться, что это и есть командир).

– Вчера мешок на голову упал, сегодня – этот хорёк!

Должен сказать, что первый звук «р», произнесённый командиром, сразил меня. Я всегда с каким-то трепетом относился к тем, кто грассировал. Это же была просто классика! А что за мешок? Поясняю. На дизельных подводных лодках установлена внушительная аккумуляторная батарея (к слову, на нашей ПЛ её вес составлял около 146 тонн). Элементы батареи периодически доливают дистиллированной водой, которую на лодки доставляют в резиновых мешках, каждый весом с упитанного барана. И кто же будет эти мешки заносить в лодку? Их попросту сбрасывают с мостика в центральный пост через боевую рубку. Накануне нашего прибытия на голову командиру упал такой мешок точно в тот момент, когда он пытался пройти из второго отсека в центральный пост. К моему глубокому удовлетворению, первый, мягко говоря неудачный, контакт с командиром никак не отразился на его ко мне отношении. Командиром С-100 был Вячеслав Георгиевич Руфеев.

Лодка как лодка, серийная, ничем не выделяющаяся, но… В конце февраля, когда мы уже успели что-то постигнуть, поступил запрос от науки на выделение одной ПЛ для испытания системы гидроакустических буёв под кодовым названием «Чинара» в полигонах Потийской базы. Жребий пал на лодку С-100. То, чем занимался экипаж последующие два месяца, даже с большой натяжкой нельзя было назвать боевой подготовкой. Ситуация была далеко не стандартной. Около двух месяцев лодка была в отрыве от своей базы. Личный состав на лодке живет только на выходах в море (боевая служба, отработка задач и т.п.). А в этом случае экипаж прожил на лодке более двух месяцев. По сроку – это две автономки для лодки данного проекта. И тем не менее все были довольны. Основное преимущество – автономность. Начальство далеко, никто не докучает. Распорядок отработан. Подъём в 6 часов, в 7 – приготовление к походу и погружению, в 8 – выход в море. Затем переход в полигон, погружение. А дальше – хождение галсами (туда – сюда) экономходом (2 – 3 узла) на глубине 30 метров. В это время «наука» сбрасывает с катеров гидроакустические буи (те самые – «Чинара») и пеленгует лодку.

В 12.00 всплытие, обед. В 13.00 опять погружение, продолжение работы. В 17.00 – всплытие и переход в базу. Ну чем не курорт! В Поти март-апрель – это почти лето. Да и в море выходили не каждый день. В Балаклаву лодка вернулась к Первомаю».

Только позднее, после разговоров с однокурсниками, Ткаченко понял, как ему с товарищем повезло со стажировкой. Спокойная, рабочая обстановка позволила выполнить программу, никому не докучая и не надоедая.

 

Тараньку есть – искусство

На довольствие курсантов определили в офицерскую кают-компанию. Пока это был больше аванс, чем знак уважения к будущим офицерам. Те, кто служил на кораблях, знают разницу между духом, царящим в офицерской и старшинской кают-компаниях. Как только на лодке подаётся сигнал приготовления к походу и погружению, личный состав переводится на автономное питание: плюс ко всему к обеду 50 грамм сухого вина, шоколадка и, конечно же, тарань (1 штука).

Владимир Ткаченко вспоминает: «Первый обед с нашим участием в кают-компании. Между вином и закуской все с вожделением принимаются за тарань. То же проделываем и мы: постучали рыбкой по столу, помяли, покрутили, отделили самые лакомые кусочки, быстренько сжевали, а остальное – в мусор.

Вся кают-компания замирает. Видим – сделали что-то не так и, наблюдая за остальными, начинаем понимать, что же именно: каждая косточка обсасывается господами офицерами так, что этого может хватить минимум на кружку пива, голова препарируется на уровне знаний патологоанатомов и даже пузырь (есть такой у рыбы) съедается. Мы сидим и потеем. В конце ритуала командир (великолепно грассируя) говорит: «Вестовой, этим хорькам (то бишь нам) тараньки больше не давать!» Пришлось сдавать что-то вроде зачёта старшему помощнику командира (он же старший кают-компании) на предмет освоения «технологии поедания тарани».

 

Как командир в бане оказался

В 1959 году на западном берегу Балаклавской бухты продолжалось строительство сооружения, которое в обиходе называли «штольней». Что-либо конкретное об этой стройке никто не рассказывал подводникам. По тем временам это было грандиозное сооружение. Московские метростроевцы долбили в скале колоссальный тоннель на уровне моря и ниже. В этот тоннель должны были прятаться подводные лодки. Здесь они могли ремонтироваться, пополнять запасы, заряжать аккумуляторные батареи и даже скрытно выходить в море в подводном положении.

Лодки стояли у пирсов как на восточном, так и на западном берегу Балаклавской бухты. Восточный берег был ухожен. Здесь была набережная, город и все блага цивилизации. Дорога на западном берегу, ведущая к казармам и береговой базе подплава, была раздолбана самосвалами, которые вывозили грунт из строящейся штольни. Неподалеку от входа в строящийся тоннель стояла у пирса и лодка С-100. На этом же берегу располагалась гарнизонная баня. Здание и по сей день стоит, только теперь в нем гостиница. На дороге грязь – по щиколотку.

Вечером в банный день строевой старшина ПЛ боцман мичман Фёдор Зигмунд (Зигмунд – это фамилия) отвёл личный состав на помывку и, поручив кому-то из старшин после бани отвести личный состав в казарму, поспешил на восточный берег к семье. Февраль, в 18 часов уже темно.

В это же время любимый командир по причине, известной лишь ему одному, задержался на борту и следовал на тот же восточный берег, слегка опередив боцмана. Дорога от бухты отделяется невысоким парапетом высотой и шириной примерно в полметра. На дороге, как было сказано, непролазная грязь. Вячеслав Георгиевич решил пожалеть ботинки и забрался на парапет. Сколько он так прошёл – неизвестно. А дальше не сработал вестибулярный аппарат, и командир оказался в морской воде. Глубина – по грудь, когда стоишь, прижавшись спиной к опорной стенке. Самому наверх не выбраться, плыть к восточному берегу для февраля далековато, трасса неоживлённая. Положение сложилось патовое.

Владимир Павлович пересказывает развитие событий со слов командира, боцмана и личного состава: «Командир слышит сверху на дороге шаги (это боцман Зигмунд идёт к семье). Командир: «Эй, кто там»? Боцман не понимает, откуда исходят звуки: «Мичман Зигмунд!» Командир обрадовался: «Федька, ёпрст, быстро доставай меня отсюда, вынимай!» Боцман безошибочно узнаёт командира по характерному «р», снимает брючной ремень и извлекает Вячеслава Георгиевича наверх. Не успел боцман ахнуть, как командир резво рванул в сторону бани, до которой было рукой подать. А дальше можно только представить, что подумал рядовой матрос, увидевший командира, который, заскочив в баню, как был в шинели и каракулевой шапке, бросился под ближайший душ с криком: «Мужики, сделайте погорячее!»

 

Командир отвечает за всё

В каждой воинской части, где есть пищеблок, раздача пищи разрешается только после того, как снимут пробу врач и командир. Когда лодка не в море, личный состав питается в столовой береговой базы, но, как было сказано, после сигнала приготовления к походу и погружению личный состав переходит на бортовое питание по нормам автономного пайка. Ритуал снятия пробы командиром на С-100 был отработан до мельчайших подробностей.

Первым, получив информацию кока о готовности обеда, на камбуз прибывает доктор и отведывает по чуть-чуть первого, второго и компота. После этого идёт доклад из центрального поста на мостик: «Товарищ командир, обед готов!» Мичман Ткаченко запомнил это ритуал в деталях, скрытых от посторонних глаз: «Со словами «Вахтенный офицер, я на пробу!» командир спускается в центральный пост, оттуда быстро-быстро в 4-й отсек, проскакивает мимо камбуза, затем ходом через 5-й отсек (дизельный) прямиком в 6-й отсек (электромоторный). При этом переборочные двери и люки открываются перед ним быстрее, чем перед Али-Бабой после слов «Сезам, откройся!»

В 6-м отсеке его ждёт старшина команды электриков мичман Владимир Михайлович Карягин с эмалированной флотской кружкой, содержимое которой – «шило» (то бишь – спирт) разбавлено до градусов географической широты Севастополя – около 45. Командир залпом, с придыханием опорожняет кружку, занюхивает ладошкой и бежит по обратному маршруту. В 4-м отсеке его ждёт кок при параде, на тарелочке – кусочек хлеба и горячая котлета. И только забежав на мостик и прожевав котлету, командир молвит: «Выдачу обеда разрешаю!»

Почему 6-й отсек и почему мичман Карягин? Из всего комсостава лодки именно Владимир Михайлович был тем единственным «самым-самым», которому доверялось получение и хранение «шила»!

 

Неудачная рыбалка

На переходе из Балаклавы в Поти после довольно штормовой ночи, когда лодку С-100 здорово качнуло на траверзе Керченского пролива, стали на якорь на рейде Очамчиры (немного южнее Сухуми). Погода – сказочная: полный штиль, солнце, горы в снегу совсем рядом. Народ высыпал наверх понежиться. И тут минёр (попросту – командир минно-торпедной боевой части) старший лейтенант Лёня Никитин узрел какое-то мельтешение рыбы у борта. Мгновенно созрело предложение: «Товарищ командир, давайте глушанём свежей рыбки к обеду». Сказано – сделано. Сбегал Лёня в артпогреб и притащил взрывпакет, к счастью, не самый большой.

Владимир Ткаченко хорошо помнит эту рыбалку: «Повседневное и основное назначение взрывпакетов – всевозможные имитации. Из взрывпакета торчит весьма скромный кончик бикфордова шнура. Лёня зажигает спичку и подносит к взрывпакету – шнур горит, пока горит спичка (шнур явно отсырел). Вторая спичка – та же картина. Третья спичка. Шнур всё короче. Все отодвигаются от Лёни, а командир со словами: «Ну тебя на хрен, минёр, мне ещё надо детей поднять», спускается в центральный пост. Я в это время изображаю вахтенного механика в ЦП. И вдруг – взрыв! Ограждение рубки сыграло роль резонатора, и децибел получилось очень много. Сверху крик: «Доктора на мостик!»

Через несколько минут я наблюдаю леденящую душу картину – в центральный спускают Лёню. Его спасла только отличная реакция: за доли секунды до взрыва он успел слегка отвернуть голову. Но та сторона лица, которая оказалась ближе к «эпицентру», вместе с глазом была обожжена (лицо чёрное от въевшегося пороха, веки вывернуты наизнанку). А в остальном всё хорошо! Дали семафор на берег, и через какое-то время Лёню забрал санитарный катер. До конца нашей стажировки на лодке он не появился. Не знаю его дальнейшей судьбы, но по отрывочным сведениям из-за очень сильной потери зрения его карьера дала трещину. А всем нам пришлось сдавать зачёты по технике безопасности при обращении с взрывоопасными предметами».

 

День рождения командира

Дело было в Поти в период испытаний той самой системы «Чинара», о которой было сказано раньше. Очередной рядовой выход в полигон в 8.00. В полигоне погружение и далее челночные галсы вдоль полигона (один час – туда, другой – обратно) под моторами экономхода (скорость 2-3 узла, то есть 4-5 км в час). И так до обеда. В лодке готовность № 2 подводная, то есть половина личного состава обслуживает механизмы, половина – отдыхает. Обстановка – лучше не придумаешь. Стажеры изучают какую-то документацию в своём родном электромоторном отсеке. Где-то за час до обеда (примерно в 11 часов) по корабельной трансляции команда «Мичману Ткаченко прибыть в центральный!»

Мичман вспоминает: «Прихожу и вижу на месте вахтенного механика лейтенанта Валентина Макаревича, выпускника нашего училища предыдущего года, штатного командира моторной группы С-100. Именно его мы дублировали на стажировке. Вижу, что душа у него горит, и сам он весь – нетерпение. Со словами «Ты здесь побудь за меня» он скрывается во 2-м отсеке (а там кают-компания). Я примостился на месте вахтенного механика и стал врастать в обстановку. Глубина 30 метров, скорость около 3 узлов. Все, кому положено нести вахту в центральном, на своих местах (отсутствия вахтенного офицера я как-то не заметил), приборы жужжат и пощёлкивают. У всех дремотное состояние.

Через какое-то время из второго отсека в центральный вываливается всё тот же Валя Макаревич, я уступаю ему место, он включает циркуляр корабельной трансляции и произносит не очень твёрдо, но довольно внятно: «Товарищи подводники! Сегодня нашему дорогому и уважаемому командиру исполняется 34 года!» И, обращаясь к рулевому на горизонтальных рулях, командует: «Держать глубину 34 метра». А по трансляции: «1-й, 7-й (в смысле отсеки), доложить глубину!» В 1-м и 7-м отсеках, как и в центральном, есть манометры-глубиномеры. Доклад из 1-го: «Глубина 33 метра, из 7-го: «Глубина 35 метров». Проходит время, следуют доклады. Но глубина никак не хочет становиться идеальной. Тогда Валя сам садиться на горизонтальные рули и начинает крутить штурвалы, как велит ему его воображение. Лодка медленно, благодаря очень малому ходу (и это отлично) начинает закладывать дифференты то на нос, то на корму. На этой «килевой качке» из 2-го отсека начинают выгребать господа офицеры, все в разной степени подпития. Затем появляется и сам виновник торжества. Видуха у него… Командирский кожаный меховой реглан, трусы и тапочки на босу ногу без шнурков. Больше ничего! Да, как же ничего? А борода?! К тому времени в отрыве от базы (читай, от начальства) он отпустил бороду, как у легендарного героя-подводника времён Великой Отечественной Грешилова. Довольно чётко, великолепно грассируя, он произнёс: «Марокко (это была фамилия штурмана), опять ты стырил шнурки от моих тапочек на свои папки?» А затем скомандовал: «Старпом, всплывай!» И тут я в душе возрадовался, ибо увидел, старпом – единственный абсолютно трезвый офицер. И мы всплыли! И пообедали! И продолжали работать по плану!»

 

Владимир Павлович нисколько не сгущает краски. Он гордится тем, что ему довелось ходить на С-100 под командованием Руфеева. Чтобы ни у кого не сложилось превратного впечатления о славной подводной лодке, её доблестном личном составе и легендарном командире, Ткаченко так заканчивает свой рассказ о стажировке: «Ещё до нашей «экспедиции» в Поти лодка участвовала в больших флотских учениях, где я увидел в деле весь личный состав. Меня, без пяти минут лейтенанта, поразили атмосфера, дух, царившие на этом корабле. В основном это была заслуга командира. Позднее за успехи в БП и ПП капитан 2 ранга Руфеев был награждён орденом Красного Знамени, а затем в 1961 году избран делегатом XXII съезда КПСС. Затем он был переведен в управление боевой подготовки штаба КЧФ».

 

После училища

После училища два года служил на подводных лодках и шесть лет на надводных кораблях. «Голландия» к тому времени стала профильным училищем подводного плавания. Ткаченко получил лейтенантские погоны в сентябре 1959 года. Просился на Северный флот, но послали в бригаду строящихся лодок в Ленинград. Лодка год стояла в модернизации и приняла на борт аппаратуру высокого давления до 400 кг. А в то время даже атомоходы имели не более 200 кг. Лодок таких в Советском Союзе больше не было. А лодка сама небольшая, 1050 тонн водоизмещения.

Высокое давление требовало новых технических решений и материалов. Каждое испытание заканчивалось аварией. Намучились с ней. То цистерну разорвет, то глушитель улетит. Всплывали с невероятными кренами и дифферентами. В конце концов экипаж отправили на строящийся СКР, а потом и на МПК.

Этот МПК был известен на флоте звучной фамилией командира – Израилевич. Его отец, 1900 года рождения, был начальником штаба Очамчирского дивизиона подводных лодок. Он еще до войны стал командиром лодки, но по состоянию здоровья был списан на берег.

Служба на надводных кораблях пролетела быстро, и пришлось Владимиру Павловичу с ней расстаться. Преподавал в школе старших техников. Потом в 1970 году вернулся в родное училище в Севастополь. В училище прослужил 16 лет. В общем счете с учебой и работой училищу отдано более 25 лет.

На гражданке работал в автошколе почти 24 года. Сейчас состоит в военно-научном обществе, занимается патриотической работой.

Со своей невестой-сверстницей Ниной Гарбузовой Володя познакомился в ноябре 1956 года. По отцу она сибирячка, по матери – украинка (Слободянюк). Её дед работал лесничим в Оборонном, воспитывал восьмерых дочерей. Отец Нины – инвалид Первой мировой войны. Брат, 1930 года рождения, окончил школу № 3 и судостроительный техникум, работал мастером 1-го цеха на Севморзаводе, дошел до заместителя директора по капитальному строительству.

Нина училась в 3-й школе, заканчивала обучение в 1-й. Продолжила обучение а Севастопольском медучилище (теперь училище носит имя Жени Дерюгиной). Получила диплом фельдшера и распределение в Советский район – в медпункт на три деревни. Три года дружили и расписались только в 1959 году поле получения Володей офицерских погон.

Уехали в Ленинград. Но тянулась Нина Кузьминична к научной работе. А в 1964 году поступила в Симферопольский университет на биофак. Работала в Институте биологии южных морей, занималась проблемами марикультур. Разводили камбалу калкан, эндемик Черного моря. Очень ценная порода рыб. В Турции в харчевне за порцию калкана платили десятки долларов. В 1960 году родилась дочь Ирина. Внукам 32 и 33 года. Они получили высшее образование. Один работает менеджером, второй – специалист компьютерных технологий.

Через всю жизнь Владимир Павлович пронес увлечение техникой. Был у него мотороллер «Вятка», ездил на «Яве-350», «Запорожец» купил, потом ВАЗ-2102. Ухаживал за техникой, своими руками всё ремонтировал. Когда-то увлекался филателией, собирал флору и фауну. Но увлечение прошло, внуки интереса не проявили, альбом подарил постороннему человеку. Владимир Павлович много читает, интересуется военной историей, в том числе и историей Севастополя. Владимир Ткаченко и сам пишет очерки, публикуется, активно участвует в ветеранском движении Севастополя.