Судьба флотского корреспондента и редактора «Флага Родины» Эдуарда Михайловича Кальянова – судьба поколе­ния, пришедшего на смену по­бедителям, сломавшим хребет фашистскому гаду. Они подняли страну из руин, созда­ли ее экономическое чудо, свято веря, что народ может быть хозяином государства. Они и были его хозяевами, слава Богу, не дожив до времен иного толка.

 

Унылый дол и ткацкие станы Владимирщины

 Социальные взрывы зреют на бедствиях народных, но обретают идейность там, где кри­сталлизуется интеллект. Эдик Кальянов родом из Владимирс­кой глубинки, сомкнувшей рос­сийские кандальные пути с це­ховой вотчиной отечественного ткачества. Его родной город Собинка на рубеже XIX–XX ве­ков представлял средоточие промышленных текстильных нова­ций, заметно потеснивших пере­сыльную славу ближайшей же­лезнодорожной станции Уны­лый Дол, сокращенный молвой до Ундола. Его предками были знатные ткачи и краснодерев­щики, ринувшиеся в революцию столь же истово, сколь одержи­мы были в своем ремесле. Юный герой гражданской войны, водивший в сабельные атаки эс­кадрон, Михаил Кальянов дал своему первенцу имя комисса­ра-поляка, спасшего его в бою.

Идеями большевизма отец был просто одержим, что, вероятно, и оказалось причиной раннего си­ротства трех его сыновей. Матери не стало в начале сорок девятого. Старший брат заменил их обоих будущему художнику Вячеславу Кальянову и офицеру-подводнику Юрию Кальянову. Забегая вперед, замечу, что и женился-то Эдуард из-за этого поздно. Зато Танечка Гурьянова, плоть от плоти флотская, стала ему верной женой, отменно применив в гарнизонном бытии все свои человеческие и профессио­нальные дарования.

В моей личной профессиональной судьбе Эдуарду Михайловичу выпало самое- пресамое начало, когда птенца надо было только-только ставить на крыло, что добавляло старшему товарищу массу дополнительных хлопот. Был он строг и взыскателен, но по прошествии многих лет признался, что не жалеет об этом, и доверил рассказать окружающим самое главное, что было в его жизни.

– Чем больше всего запомнилась мальчишке война?

– Все время хотелось есть.

Мой собеседник сказал об этом, не задумавшись ни на се­кунду. Уже потом, пронырнув в воспоминания, посветлел лицом и словно выдохнул:

– Ни­чего счастливее, чем День Побе­ды, не помню!

В сорок пятом Эдику испол­нилось аж четырнадцать. Побе­да отделила в его судьбе свет от тьмы. И никакие трудности, ни­какие испытания не казались значимыми с тех пор, как прогре­мели салюты 9 мая 1945 года.

 

Комсорг-балтиец

Когда не стало мамы и ра­зошлись после похо­рон родичи, малой Юрка, уткнувшись носом в грудь старше­го брата, тихо прого­ворил: «Эдь, не отда­вай нас в детдом!». Эдик был учащимся Владимирского энер­гомеханического тех­никума (факультет промышленно-граж­данского строитель­ства), семнадцатилет­ним парнем, еще не помышлявшим о главном деле своей жизни. Одно он знал точно: братьев в дет­дом не отдаст, разве что согласится на та­мошние обеды. И пы­тался извлечь пропи­тание из всего, что даровала им мама. Любительский фотоаппа­рат, оперативно отображавший летний отдых земляков, стал первым знамением не только его способностей прокормить себя и близких, но преддверием про­фессионального навыка, многие годы завидно отличающего во­енного журналиста Кальянова. Диплом техникума обещал ему новостройки, но мальчиш­ка, видевший войну в жизни, а на киноэкранах – воспетый под­виг солдата, не мог не мечтать о воинской службе. В военкома­те двадцатилетний новобранец настаивал на авиации. Выпали ему срочная служба на флоте и серые волны Балтики.

– Там же началось и ком­сомольское лидерство?

– Это проявлялось и рань­ше. Хотелось увлечь ровесников туда, где виделась лучшая жизнь. Всё окружающее застав­ляло верить в это. Победа в вой­не, широкие возможности уче­бы и работы. Помню, приехал во Владимир поступать, а там вся привокзальная площадь в щи­тах – куда пойти учиться, аж глаза разбегались. Снижение цен, взаимовыручка людей… Ведь мне с братьями, в общем-то, сиротам, государство помог­ло выжить и в люди выйти!

Да, комсомольский секретарь матрос Кальянов был истово и искренне ориентирован на при­зывы партии к напряженному, созидательному труду. Он сам стал проводником этих идей, ибо организаторские способности, умение найти яркое призывное слово явно отличали его. Вкус к словесности, привитый еще матерью, реализовывался в тес­ном сотрудничестве с флотской газетой «Страж Балтики». И когда самым перспективным комсомольским вожакам пред­ложили политучилище, он с ус­пехом сдал экзамены в Киевское военно-морское политичес­кое. Ориентировали его снача­ла на политработника-подвод­ника, стажировки проходил на лодках, вел дневники, пытался разобраться в причинах тех или иных людских поступков.

Извечные минобороновские реорганизации на третьем кур­се превратили политработников в… журналистов. Кто знает, для скольких курсантов это имело смысл, но Кальянов потом еще дважды учился – на журфаке ЛГУ и в высшей партийной школе, чтобы на природные да­рования нарастить мускулату­ру профессиональности. Из «Стража Балтики» после стажи­ровки на выпускника учили­ща и своего давнего военкора сделали персональную заявку. Добавим, что однокашниками Эдуарда Михайловича были Виктор Печерица, Виталий Кривонос, Григорий Мосейко, нема­ло послужившие впоследствии во «Флаге Родины».

 

Идем в океан

  Есть самая высшая категория военного журналиста – фронто­вой корреспондент. Сочетание этих двух слов говорит о зна­нии газетчиком воинской жиз­ни не понаслышке, а изнутри, из страшных и героических реалий борьбы за победу. Лейтенант Кальянов, вероятно, никогда бы не состоялся как истинно флот­ский офицер, если бы редакци­онная служба не обязала его к постоянной выверке публицис­тических образов с будничным трудом корабельных расчетов, служб, команд. Начав с фоторе­портёрства на Балтике, а потом и Северном флоте, молодой во­енный корреспондент, что назы­вается, не вылезал из плавсос­тава. 1963 год обернулся для него серьезным испытанием – трехмесячной автономной в эки­паже подлодки 641-го проекта с тактическим номером Б-169.

Тогда ВМФ страны не насчи­тывал и десятка таких походов. Подлодка не была модернизиро­вана для плавания в южных широтах, хотя путь ей предсто­ял из вод Баренца в глубины Средиземного.

Зная живучесть и смекалку наших подводников, нетрудно предугадать, что задачи боевой службы экипаж выполнил ус­пешно. По возвращении он был многократно поощрен. У мно­гих офицеров, включая Кальянова, на погонах прибавилось звезд. Добавлю, что многие молодые офицеры, побывавшие тогда в автономке впервые, потом ста­ли известными на всю страну подводниками, а Леонид Куверский, быв­ший в походе команди­ром группы торпедистов, со временем стал коман­диром атомохода и Геро­ем Советского Союза. И о мно­гих этих людях Кальянов напи­сал первым.

Понятно, что флотский жур­налист привез из автономки переполненное блокноты, а се­рия его очерков под рубрикой «Идем в океан» не только сделала честь газете, но и стала частью книги о подводниках.

Но сколько же не мог, не имел права обнародовать тогда очер­кист! Поэтому спустя годы, усевшись напротив него, я выведывала детали, рисующие полную кар­тину того похода.

– Не модернизирована под южные широты? Это значит, внутри что-то вроде скоровар­ки?

– Что-то вроде… Сорока-, пятидесятиградусного столбика термометра не хватало, чтобы отмерить максимум. Плюс де­вяностопроцентная влажность. Мы заживо гнили… Но наш док­тор Сева Чернявский был опти­мистом. Он даже из расписыва­ния фурункулов зеленкой делал представление. Правильно де­лал…

Поход как бы распался на две части. Одна – совершенно скрытная, с редкой связью с бе­регом, когда огибали север Ев­ропы и шли океаном к Гибрал­тару. Техника вела себя как техника: люди то глохли, то теря­ли ориентир в пространстве по причине выхода гирокомпаса из строя, то задыхались, то остава­лись без воды. В самые тяжкие минуты они понимали, что если не выдюжат, их просто спишут как без вести пропавших, провалившихся в бездну. Но они выдюживали. Даже Гибралтар умудрились пронырнуть так, что послуживший «зонтиком» ино­земный лайнер не учуял, кого привел в Средиземное.

Там, впервые за поход, для встречи с лодкой в точку подо­шел черноморский танкер «Зо­лотой Рог». Когда синюшные, грязные, вымотанные подводни­ки поднялись на его борт, моря­ки смотрели на них с ужасом. Была устроена баня! И знатный обед! И капитан танкера произ­нес первый тост: «За вас, свя­тые вы люди!».

По возвращении из автоном­ки редакция североморцев вы­пустила в честь товарища ува­жительно-шутливую листовку, в которой Кальянову было при­своено звание «журналиссимуса».

 

Капитан 3 ранга, сработавший за ГЛАВПУР

Кто был знаком с Эдуардом Ми­хайловичем шапочно, нередко представлял его неким плакатным героем, эталоном круг­лого отличника. Ну, никакого компромата! Не кутил, не гулял, не куролесил, скандальных фе­льетонов не писал. Тем не ме­нее именно из-за него Главное политическое управление Ми­нобороны трижды корректиро­вало свою работу.

Впервые это случилось в ше­стидесятом, когда направленцы по комсомолу флотской газеты североморцев явочным поряд­ком «отпочковались» от партий­ного отдела. (Добавлю, что в их числе был и старшина 1 статьи Геннадий Любаев, впоследствии – капитан 2 ранга, начальник отдела и ветеран «Флажка».) Комсомольцы затвердили свои рубрики, выве­ли молодежные темы на первую полосу, явно потеснив старую гвардию. И что? С пристрасти­ем изучив эту «отсебятину», политруководство военного ведомства страны… распространило ее как передовой опыт – во всех флотских и окружных газетах были открыты отделы комсо­мольской жизни.

– Нештатный отдел и такой резонанс?

– Да нас просто распирало от идей! Страна экономически возрождается, чем ей помочь? Первое – можно своими сила­ми производить часть ремонт­ных работ, экономить топливо и материалы; второе – заняться сбором металлолома.

Оба предложения получили развитие на флоте. Северомор­цы внесли 11 миллионов руб­лей на строительство цеха Но­вомосковского химического комбината, а собранный военморами лом пошел на создание целой тракторной колонны, дарованной потом подмосков­ным колхозам.

В третий раз молодые севе­роморские газетчики стали авторами эстафеты боевой славы к двадцатилетию Великой По­беды. Подводник в душе капи­тан 3 ранга Кальянов мотанул тогда в гарнизон атомоходов и в экипаже АПЛ «Ленинский комсомол» проработал идею от­крытого письма к комсомоль­цам флота. Написано оно было журналистом горячо, ярко, об­разно:

«Это письмо мы шлем тебе, наш друг и брат… Тебе, наш сверстник, наш боевой товарищ!

…Мы помним тех, кто не видел нас в жизни и никогда уже не вернется к нам. Мы преклоняемся перед теми, кто вырастил нас гордыми, смелы­ми, стойкими. Мы переняли привычки отцов, и в каждом из нас куется отцовский ха­рактер. На звенящей волне студеного моря, у скалистых берегов седого Мурмана име­нем и честью ленинцев мы по­клялись: «То, что отцы не до­пели, мы допоем. То, что отцы не построили, мы построим».

Полное пафоса письмо было обязательством экипажа «Ленкома» выйти на высшие показате­ли в боевой и политической уче­бе, призывом последовать такому примеру.

Естественно, потом идею со­вместно с комсомольским отде­лом политуправления флота прокачивали в Главпуре, и, ес­тественно, там сказали: «Бе­рем!». Впрочем, вмиг преобразив флотский вариант во всеармей­ский. «Красная звезда» опубли­ковала письмо на открытии но­мера, и подготовка к 20-летию Великой Победы прошла в Вооруженных Силах СССР под знаком откры­того письма АПЛ «Ленинский комсомол».

Автору проекта были вруче­ны часы наручные командирс­кие от Главнокомандующего Военно-Морским Флотом. Этот факт уже никто не афишировал.

 

«Прошу не входить. Пишу»

Во «Флаг Родины» Эдуарда Михайловича Кальянова пере­вели в 1980 году. К этому моменту он откомандовал несколь­кими редакционными отделами, отстоял вахту ответственного секретаря, отходил в дальние походы с подводниками – включая плавание подо льдом, с надводниками – включая по­лугодовую боевую службу на ТАКР «Киев». Его переводи­ли явно с видом на редактор­ство. Но как в любом ремес­ле, в журналистике всякое но­вое качество необходимо ут­верждать с нуля. Североморец тяжело вживался в традиции «королевского флота». Воз­можно, его бы и не приняли как своего, но появились ар­гументы, против которых не поспоришь.

Сев в редакторское кресло, каперанг Кальянов не пере­стал писать. Он сам ходил в сбор-походы «под высокое на­чальство» и сам отрабатывал в номер оперативную информацию. Он редактировал важ­нейшие материалы сотрудни­ков и бросался на амбразуру в критических ситуациях.

В стиле того времени об очередной срочной руково­дящей статье «с горки», бы­вало, сообщали утром текущего номера. В нем же ста­тья и должна была появить­ся. Редактор, уточнив дета­ли «наверху», накаляясь из­нутри, закрывался в кабине­те и начинал энергично вып­лескивать на листы строчек 500-600 «руководящего до­кумента». Потом тща­тельно правил свою скоро­пись (по листочку ее носили в машбюро), и к исходу рабочего дня материал стоял в полосе.

– И все?

– Ну уж! Член Военного совета освобождал­ся в районе двадцати двух. Подъезжал «про­смотреть» текст. «Надо» правилось на «нужно», вписывались пара-тройка дополнительных цитат, и к четырем утра с Божьей помощью и крепким словцом газета выходила в свет.

Добавлю, в восемь часов того же утра редактор был на посту, не опоздав ни на минуту.

 

Русский корень «собина»

Многое осилил в жиз­ни военный журналист Эдуард Кальянов. Сделал креп­кую карьеру и создал крепкую семью, поднял двух братьев и вырастил двух сы­новей. Ярослав и Михаил Кальяновы прошли свой путь офицеров Рос­сийского флота. «Типичный интеллигент», он реализовал максимум из перенятого от предков, включая столярное искусство. Впрочем, таким было все его дерзающее по­коление. Поэтому я не ста­ну называть Эдуарда Михай­ловича особенным. Тем бо­лее что в русском языке есть редкое, но корневое слово «собина», что означает гармо­нию качеств, полную их со­вокупность, делающую чело­века цельной личностью, а череду фактов – явлением. Вот и город, в котором родил­ся герой этого повествования, именуется Собинка – исконный, глубин­ный, российский – ни уба­вить, ни прибавить.

На этом и завершаю рассказ о профессионале, у которого повезло многому научиться. Спасибо ему за невероятное языковое чутьё, с которым Эдуард Михайлович правил каждую рукопись, спасибо за взыскательность и даже придирчивость. Его требовательность заражала самой немилосердной самооценкой. Теперь понимаю – к лучшему, ох, к лучшему!

Новый век ставит новые задачи. Как управляемся с ними, оценят те, кто придут за нами. Быть может, суд их будет суров. Но времена не выби­рают, в них живут, служат своему делу и заполняют «собину» собственной биографии.

Наталия МИКИРТУМОВА