В редакции газеты Черноморского флота «Флаг Родины» до сих пор действует переходящий приз имени фронтового корреспондента Владимира Апошанского. Он присуждается лучшим журналистам издания, на титуле которого орден Красного Знамени и медаль «За оборону Севастополя». Награды эти добыты талантом, профессионализмом, отвагой и невероятной преданностью Родине бойцов редакции «Красного черноморца». Владимир Апошанский был самым ярким пером этого нерядового строя. 

«В бухте жертвенные корабли…»

Последним флотским репортером, кто уходил из осажденного города, был корреспондент отдела боевой подготовки капитан-лейтенант Владимир Апошанский. О тех днях он запишет в своем фронтовом блокноте:

«…Севастополь! Твой светлый образ неотступно стоит перед нами. Доблестно выполнив свой долг, приняв на себя главный удар немцев и этим сорвав весеннее наступление Гитлера, ты пал в неравном бою, как витязь, покрытый знаменами бессмертной славы.

Твоя героическая оборона служит примером стойкости, военного и гражданского мужества для всей армии, для всего народа.

Севастополь пал…

Да здравствует Севастополь!».

Строки военного корреспондента капитан-лейтенанта Владимира Апошанского рождались из сердца, они питались невероятной энергетикой, сотканной из отчаяния последних дней боев на мысе Херсонес, из жестоких рукопашных схваток, когда, мертвой хваткой взяв беспатронные трехлинейки, бойцы бригады морской пехоты шли в последнюю атаку под проливным свинцовым дождем. И враг не жалел пуль, снарядов для последних защитников неприступного черноморского бастиона.

Еще за несколько лет до битвы за белокаменный город Владимир поэтически описал другую картину боя:

Барабаны атаку бьют,

Свищут тучи

каленых ядер.

В наступленье

французы идут,

Маршируя,

как на параде.

Это подробности Крымской кампании. Во вторую мировую войну гордая Франция окажется под кованым сапогом солдата гитлеровского вермахта. Но… «среди моря огня и страха», как и прежде, будет «вырастать из мертвых тел» уже других завоевателей «курган Малахов». А «в бухте жертвенные корабли», как и в первую оборону Севастополя, «охранять отважный город».

Как и любой молодой человек, Владимир жил романтикой моря, пафосом героических сражений во имя справедливой цели – защищать Родину. И весь свой недолгий жизненный путь – 33 года – он прошел в удивительном сочетании любви к поэзии, литературе и осознания долга Солдата перед Отечеством.

Во время высадки десанта под Одессой, в районе Григорьевки, Владимир Апошанский заменил в бою погибшего командира. А в редакции флотской газеты получил выговор от начальства. Мол, отчего в репортаже не указана фамилия офицера, который взял на себя инициативу, повел морской десант к первой своей победе в войне с фашистским зверем… Апошанский не мог понять – за что? Ведь не о самом же себе писать! Задачи офицера-корреспондента он понимал весьма четко: его глазами и чувствами весь флот, все читатели «Красного черноморца» видят, узнают подчас жестокую правду о войне, о подвигах и жертвах. В своих публикациях он не «отводит глаз» от гибели наших солдат и командиров. Суровый окопный быт предстает перед нами воочию до мельчайших подробностей. Причем стилистика публикаций по своей обнаженности явно вырастает из шинели легендарного артиллерийского поручика Льва Николаевича Толстого. Хотя Владимир никому не подражает. У него своя война, свой взгляд, свой послужной список военного литератора, весьма схожий с фронтовой биографией обычного командира морской пехоты, войсковой разведки.

 

«Спецназ» от журналистики

В характере фронтового репортёра по невероятным раскладам там, на небе, или по предначертанию судьбы здесь, на земле, собрались уникальные качества. Человек, с одной стороны, мог написать великолепные поэтические строчки:

 Наш курс был прям,

И ход был скор.

С крутых вершин

Кавказских гор

На море пал норд-вест.

Казалось,

будто по горам

Карабкался корабль.

С другой стороны, он овладел всеми качествами высококлассного разведчика. Несколько лет Владимир отдал занятиям спортом – боевому самбо, боксу, тяжелой атлетике, плаванию. Он великолепно владел всеми видами стрелкового оружия, выбивал из любимого нагана «десятки» на мишени. Ростом обладал поистине исполинским – метр девяносто пять! На курсах командного состава был «штатным» правым загребным. Команда шестивесельного яла курсантов брала, на зависть всем остальным, призы на всех состязаниях.

…В конце сентября 1943 года там, на Таманском полуострове, группа черноморцев-разведчиков нарвалась на отряд немцев. Итог жестокого боя был заранее предопределен. Против сотен гитлеровцев, у которых были ротные минометы, арторудия, наши могли противопоставить лишь трофейные пистолеты-пулеметы с дальностью эффективной стрельбы не более 300 метров… Осколки и пули выбивали за грань жизни одного за другим наследников легендарных пластунов. Капитан-лейтенант чувствовал боль от ран, одна пуля попала ему в глаз. Но сильное, мускулистое тело, в которое впивалась смертоносная сталь, вся воля, все естество сопротивлялись смерти. Потом сознание начало покидать его…

Очевидцы боя, два по невероятной удаче оставшихся в живых моряка, поведали о судьбе группы. Её командир погиб еще до подхода к берегу, на мелководье. Флотский корреспондент как старший по званию принял на себя командование. Десантники с боем прорвались к окраине деревни Чайкино, заняли круговую оборону. Дрались, как и положено «полосатой смерти», насмерть, при малейшей возможности сходясь с солдатами в мышиной форме врукопашную. Когда заканчивались патроны, брали боезапас у убитых фашистов.

Вражеские тиски неумолимо сжимались. Капитан-лейтенант здоровой правой рукой схватился за ствол автомата и начал, подобно русским витязям, как булавой, крошить черепа вражеских солдат. Потом его черный бушлат исчез в гуще серых мундиров… Вероятно, последнее, что он увидел: пряжка на ремне с надписью по-немецки готическим шрифтом: «С нами Бог»…

Нелюди-вояки «великой Германии» привязали «старшего черного дьявола» к дереву и еще долго продолжали рубить его штыками и кинжалами на виду жителей деревни. На мертвом теле флотского корреспондента позже насчитали 119 ран.

Разведуправление флота (по нескольким источникам, от выживших моряков, жителей деревни) узнает подробности гибели нашей группы. По описаниям внешности без труда определят флотского корреспондента. Своим богатырским телосложением он выделялся даже среди недюжинных десантников. Но все подробности разведдонесения об обстоятельствах гибели горстки отважных черноморцев по сей день хранится в секретных архивах.

За несколько часов до выхода в море с группой флотских разведчиков Владимир Апошанский узнает: задача десанта в отвлекающем ударе. Почти всем суждено погибнуть… Офицера пытались отговорить, отказаться от редакционного задания, после которого наверняка не будет никаких репортажей, статей, очерков… Ответ Володи поразил всех своей твердостью:

– Переиначивать поздно. Ребята заранее знали, что я иду с ними. Отказаться – значит струсить. Как после этого я смогу жить и смотреть в глаза морякам?

 

Неиконный герой

Отважный репортёр «Красного черноморца» сложил свою голову за Родину в 1943 году. Но не зря говорят, что герои бессмертны. Моя встреча с этой фамилией состоялась через десятилетия. И вот представьте, как в отделе боевой подготовки «Флага Родины» мы беседуем с капитаном 2 ранга Владимиром Константиновичем Апошанским. Волею обстоятельств как раз незадолго до того, как я впервые завоевал «флажковский» переходящий приз фронтового корреспондента Владимира Апошанского.

Внук. Тогда он был уже на несколько лет старше своего деда, давно носил погоны старшего офицера. Разговор невольно повернул на «звездочки». Отчего после десятка лет службы в кадровом составе флота дед лишь в сорок втором получил звание капитан-лейтенанта?

– История старая, известная. После курсов командного состава Морских сил Черного моря дедушка служил в Поти помощником флагманского минера военно-морской базы. В свободное время писал стихи. Поэзией он увлекаться давно, еще когда учился в Крымском педагогическом институте. Причем писал в стиле Маяковского, что неудивительно для конца 20-х – начала 30-х годов. Вот, например, такие строки:

 Когда накрытый

Рвущимся снарядом

Взлетает на воздух

Деревянный щит,

Нас посещает

Искренняя радость.

Законная в нас гордость

Говорит.

Когда мелькнет

Под кораблем торпеда,

Прочеркивая

Смертоносный след,

Мы, торпедисты,

Говорим: «Победа!»

И новых добиваемся побед.

– На месте начальства я порекомендовал бы подчиненному заниматься стихосложением в свободное от службы время. И все! Лишь бы поэтическое вдохновение не мешало исполнению обязанностей, – отвечаю Владимиру.

– Правильно, так и поступают разумные начальники. Но тот «флагман» был, по всей видимости, человеком со странностями, увлечение литературой ставил в вину и присвоение очередного задерживал не один год.

А у старшего лейтенанта к тому времени уже были две книжки стихов и самые благожелательные отзывы писателя Новикова-Прибоя.

(Добавим в скобках, что об этих подробностях упоминал в своих воспоминаниях и редактор «Красного черноморца» периода обороны Севастополя бригадный комиссар Павел Ильич Мусьяков. Он признавался, что «Владимир Апошанский достался редакции в сороковом году как «писатель», то есть офицер, в аттестации которого ретивый начальник в графе «недостатки» вывел: «Занимается писательством, ходит в литкружок и на разные литературные вечера». Хотя собственно в минном деле недоработок не указывалось. Служил он хорошо, дело свое знал, пользовался авторитетом среди минных специалистов базы. Для редакции же флотской газеты оказался находкой поистине бесценной».)

А еще у деда были явные музыкальные пристрастия.

– Говорят, совсем молодым он даже совершил какой-то безумный поступок?

– В 30-е годы был невероятно моден певец-эмигрант Петр Лещенко. После революции он жил в Румынии. И по каким-то каналам пластинки с популярными песнями нелегально попадали в Союз. Апошанский-старший во время визита в Констанцу решился на неслыханный для того времени поступок. На сходе купил граммофонную пластинку и принес «контрабанду» под шинелью на корабль.

Лихость, по всей видимости, была в крови Апошанского. И выглядел Владимир Михайлович всегда геройски. Стильно одетый красивый мужчина. Пусть и один костюм имел, время-то небогатое, но смотрится замечательно. А уж форма сидела на нём как влитая! Впрочем, с его статной богатырской фигурой грех не выглядеть замечательно.

Встречаясь с членами семьи, потомками легендарного фронтового корреспондента, ставшего ориентиром для многих поколений «флажковцев», я думал, что судьба этого человека могла бы сложить целый роман, и героический, и авантюрный. И кто знает, может, он еще будет написан. Но сейчас обратимся к строкам самого репортера Великой Отечественной войны.

Капитан 2 ранга запаса Александр ЧЕБОТАРЕВ

 

ИМЕНА ГЕРОЕВ

Очерк

Катер пересек бухту. Человек спрыгнул на берег и пошел на Северную сторону, туда, где, не успевая рассеиваться, вздымались все новые и новые клубы дыма.

Смеркалось. Дорога, круто изгибаясь, поднималась в гору. За поворотом он увидел пофыркивающую, готовящуюся отвалить грузовую машину. Расстояние, разделявшее человека и машину, было преодолено в два прыжка.

– Кто такой? – подозрительно спросил загорелый капитан, высунувшийся из кабины, и тщательно проверил документы. Все было в порядке. Морщины недоверия разгладились на лбу капитана, и глаза стали теплее. Он узнал фамилию, выведенную в разрешительном удостоверении. Это был корреспондент флотской газеты.

– Вас интересуют бронебойщики? Вам повезло. Я из этой части, прыгайте в кузов.

Стемнело. Над лесистыми сопками Мекензиевых гор то и дело взлетали ослепительные ракеты. Изредка откуда-то сверху, как диковинные молнии, возникали и внезапно прочерчивали темноту разноцветные каскады огненных брызг. Это штурмовики поддерживали пехоту. Машина резко остановилась.

– Дальше ехать нельзя, – сказал капитан. – За мной…

Глубокая ночь плыла над историческими севастопольскими сопками. Разрывы, ложившиеся раньше в стороне, значительно приблизились. Капитан и корреспондент быстро шли вперед по разбитому снарядами полотну железной дороги.

Внезапно послышался угрожающий и злой посвист немецкого снаряда. Вспышки пламени и дикий гул ослепили и оглушили спутников.

Это был огневой налет немцев. Десять, пятнадцать минут, полчаса… Огненный шквал не стихал. Он лишь переместился немного в сторону. Капитан и корреспондент лежали на земле. Через ровные промежутки времени доносилось эхо выстрелов, и затем близкий очередной разрыв сотрясал воздух. Пахло травой и свежевзрытой землей.

Ждать было некогда, и спутники двинулись вперед. Началась запомнившаяся на всю жизнь бешеная скачка сквозь огневой шквал.

Поглощенные одной мыслью вовремя уловить момент приближения снаряда, они бежали вперед, не разбирая дороги, не обращая внимания на препятствия.

Ежеминутно им приходилось бросаться на землю и ждать разрыва. Это напоминало охоту на глухарей, с той лишь разницей, что делать перебежки приходилось в минуту затишья, а замирать во время «пения» неприятельских снарядов.

Покрываясь потом, задыхаясь, они продолжали двигаться вперед. Наступали минуты, когда не хватало воздуха, ноги отказывались служить.

Вдруг капитан, облегченно вздохнув, сказал:

– Ну, добрались. – И, словно провалившись, исчез под полотном железной дороги.

Здесь помещался командный пункт части, расположенный под железнодорожным виадуком.

Внутри было темно. Всюду лежали люди, отдыхавшие после жаркого дневного боя.

Корреспондент вынул коробку спичек и встряхнул ее, готовясь зажечь.

– Вы с ума сошли! – зло произнес приглушенный голос, и в ту же секунду кто-то вырвал спички из его рук.

Затем тот же голос, очевидно, отлично ориентирующегося в темноте человека, уже гораздо спокойнее объяснил, что немцы находятся всего в ста метрах.

– Выйдем на воздух, – продолжал голос, – я расскажу вам все, что вас интересует о бронебойщиках.

Обладателем голоса оказался младший политрук Колосов, душа роты бронебойщиков и хороший рассказчик. Под свист пролетавших над головой снарядов он рассказал о жарких боях, о людях части, подпускавших огнедышащие чудовища на сто метров и принизывавших их броню пулями. Это был рассказ о мужестве, о пламенной любви к Родине, о простых героях, отстаивавших советскую землю, родной Севастополь.

Политрук закончил.

– Фамилии? – спросил корреспондент и ощупью раскрыл планшетку с тетрадью. Безотчетное чувство тревоги вдруг охватило его. Свет! Его не было. Но как же в этом чернильном мраке записать фамилии?

Такого с ним никогда еще не случалось. Бывало, что он записывал в свою тетрадь все то, что сообщали ему, при свете костра, при трепетном пламени спички, при тусклом огоньке разгоравшейся при затяжке и вновь меркнувшей фронтовой цигарки, но сейчас все эти возможности были исключены. Канонада затихла, и зарницы разрывов не освещали неба!

Чрезвычайно важно было точно записать фамилии героев-бронебойщиков, чтобы о них знали Севастополь, флот, вся великая Советская страна, с волнением и гордостью следящая за обороной Севастополя. Ведь если перепутаешь, исказишь фамилии, чувство горечи охватит тех, чьи боевые дела описывались в газете.

Корреспондент вспомнил, как в детстве любил писать с закрытыми глазами. Получалось косо и криво, но все же написанное разобрать было возможно. Он раскрыл посередине свою тетрадь и, нажимая на карандаш, крупно, через всю страницу, вывел продиктованные ему фамилии, переспрашивая у политрука каждую сомнительную букву.

Дело было сделано. Попрощавшись и поблагодарив Колосова, корреспондент направился в обратный путь.

Второй час ночи. На попутном грузовике он добрался до Инженерной пристани. Не успел подойти к гранитному молу, как его сразу же ослепило пламя. Грохот, в сотни раз более сильный, чем он слышал сегодня, обрушился на его голову.

«Мина, – подумал он и крепко прижал к груди тетрадь, в которой были записаны фамилии бронебойщиков. – Только бы не потерять».

Неумолкавший грохот разносился по бухте. Уже привыкшие к темноте глаза корреспондента постепенно разглядели очертания крупного военного корабля, пришвартованного лагом к стенке Угольной пристани.

Это был крейсер. Грохот нарастал. Эхо выстрелов отдавалось в горах. К раскатам орудийных залпов крейсера присоединился грохот орудий из Южной бухты. Прорвавшиеся в бухту осажденного города корабли своим огнем поддерживали защитников Севастополя.

Эскадра все била и била. Пугливые ракеты взлетали там, куда был направлен этот уничтожающий стальной шквал, зарево вспыхнувших где-то пожаров озаряло горы.

– Вот славно бьют. Там теперь Гитлер, наверное, с ума сходит, – сказал не замеченный ранее, закутанный в плащ-палатку человек, полулежавший на пристани.

– Кто такой? – спросил корреспондент.

– Батареец Иван Бандура.

Ранен в руку, добираюсь до госпиталя, – обстоятельно, с мягким украинским акцентом ответил человек.

– Как вы себя чувствуете?

– Ничего. Я бы ни за что с батареи не ушел, да комбат отправил. Как только зарубцуется, обязательно вернусь к своей пушке.

К пристани подошел рейсовый катер. Корреспондент помог батарейцу взойти на палубу, и они пошли к городу мимо окончивших стрельбу и замерших кораблей.

С бака и юта крейсера доносились негромкие команды, и были видны дружно работавшие краснофлотцы.

– Отдают швартовы, – сказал Бандура.

Через несколько минут грозные силуэты крейсера и эсминцев, выполнивших задание, отделились от пристани и растаяли во мраке ночи.

Светало. Катер рвался вперед. Раненый батареец и корреспондент сидели рядом. Они сошли на Телефонной пристани и только успели обменяться прощальным рукопожатием, как вдруг опять раскололось и обрушилось на них свежее предутреннее севастопольское небо. Столбы пенистых брызг взметнулись неподалеку в бухте, и затем (в который уже раз в эту ночь!) грохот разрыва донесся до них. Уцелевшие немецкие батареи открыли ответный огонь по городу.

Снаряд лег неподалеку. Вздымаемые силой взрыва, поднимались и, кувыркаясь, исчезали в досягаемой высоте обломки только что привезшего их катера. На барже с боезапасом, расположенной возле них, вспыхнуло яркое тревожное пламя пожара.

Сомнений быть не могло. Горел ящик с патронами. Еще несколько секунд и…

Корреспондент вздрогнул. Его тетрадь, имена героев… Как сохранить, как довезти в редакцию? Он оглянулся, ища спутника, и замер от удивления и восторга.

По качающейся сходне баржи, балансируя и, как подшибленное крыло, прижимая к груди раненую руку, навстречу верной смерти бежал батареец Иван Бандура. Как парус, была надута ветром его зеленая плащ-палатка. Репсовые ленточки вились за спиной. Так ходили моряки в атаку. Так навстречу опасности шел черноморец Иван Бандура.

Вот он уже на палубе. Прорываясь сквозь огонь и дым, закрывая здоровой рукой глаза, подбежал он к объятому пламенем ящику. В тот момент, когда, подчиняясь толчку ноги батарейца, горящий ящик уже миновал фальшборт, раздался первый, слабый еще взрыв. Сверкнуло пламя. Огненную дугу описал в воздухе дымящийся ящик и с шипением погрузился в воду. Все стихло.

Широко раскинув руки, лицом к солнцу и небу лежал на спине Бандура, и алые струйки крови выбегали из-под его головы и медленно растекались по сосновым доскам палубы…

Канонада затихла. Наступало свежее погожее утро. На безлюдной пристани порта медленно оседала сверкавшая в лучах восходившего солнца пыль, поднятая недавними разрывами. Корреспондент вздохнул, накрыл бескозыркой лицо погибшего и расправил траурный репс ленточек.

Эх, Бандура, Бандура! Не вернулся ты к своей пушке.

Корреспондент, сжимая в руках планшет с заветной тетрадью, начал подниматься наверх по развороченному бомбами каменному трапу.

Со стороны элеватора, находившегося в конце бухты, тянулись густые клубы дыма и слышались глухие взрывы.

Где-то в дыму ревели моторы чужих машин. Захлебываясь, рычали скорострельные автоматы, били зенитки, и ежеминутно слышался свист падавших бомб, неизменно заканчивавшийся оглушительным грохотом. У элеватора грузился транспорт. Немецкие самолеты наугад сбрасывали на него пятисоткилограммовые бомбы.

И вдруг из облаков серого дыма раздался дьявольский вой. Резкий, но тихий вначале, он быстро усиливался и переходил в звук, напоминавший тревожный вопль сирены Морзавода.

Тоскливый и угрожающий, волнующий и дикий, он нарастал с каждой секундой.

Упала и разорвалась воющая бомба; глухо сотрясая почву, ложились обыкновенные бомбы, лаяли зенитки. Корреспондента бросило на землю, оглушило. Когда он очнулся – почувствовал: планшета нет! Падали бомбы, с визгом проносились осколки, камни, а корреспондент, в кровь обдирая руки, искал и, наконец, нашел его.

…Корреспондент добрался до редакции, бережно вынул из планшета тетрадь, развернул её и побледнел.

На густо исписанном листе походной тетради неузнаваемо детским почерком, причудливо переплетаясь с уже написанным ранее, кривились какие-то непонятные знаки, среди которых невозможно было разобрать фамилии славных героев-бронебойщиков,

Корреспондент молча посмотрел на гибель своей работы, добытой такой тяжелой ценой, потом встал и подошел к сидевшему у телефона дежурному краснофлотцу.

– Когда отваливает катер от причала?

– Через десять минут.

– Тогда доложите. Я снова пойду на Северную…

Он опустился на стул возле стола дежурного, уронил голову на руки и сразу же забылся тяжелым, тревожным сном.

Капитан-лейтенант Владимир АПОШАНСКИЙ, фронтовой корреспондент

 

Необходимое послесловие

В начале сентября 1943 года, незадолго до своего последнего десанта, Владимир Апошанский получил предложение перевестись в центральный печатный орган Наркомата ВМФ СССР – газету «Красный флот». К тому времени вышел его небольшой сборник очерков «Это было в июне». Несколько фронтовых репортажей опубликовала «Правда». Уже упомянутый генерал Павел Мусьяков был к этому времени редактором главной газеты военных моряков страны. «Он зашёл, – писал об этой встрече Павел Ильич, – все такой же стройный, красивый, с наградами на груди. Мне очень хотелось перетянуть его к нам в аппарат московской редакции. Но Володя в ответ на мое предложение резко заявил: «Привязать меня к столу намереваетесь, а я хочу быть ближе к бою… А где, как не в фронтовой газете, можно наиболее полно видеть войну».

В печать подготовила Наталия МИКИРТУМОВА, заслуженный журналист Крыма