Поэта фронтовой бушлат

Это было буквально вчера. На проспект Нахимова заворачивало шумное, всё в цветах и флагах праздничное шествие в честь Дня Победы. А среди зрителей, традиционно гигантскими толпами окружающих реку севастопольского парада, о чём-то громко спорили двое мужчин. В их разговоре я неожиданно уловила название своей газеты, сначала «Флаг Родины», потом «Красный черноморец». Тема была, вероятно, поэтическая, потому что какие-то фразы произносились в рифму. «…В окнах светятся уютно огоньки… Фонари как золотые маяки…». И тут один из собеседников начал пощелкивать пальцами: «Автор? Фамилия такая звонкая. Сейчас вспомню!». Но ему не вспоминалось, а у меня в голове вдруг прорезалось: «Да это же Красовский! Тот самый, кто в сорок четвертом первым вернулся в развалки нашей севастопольской редакции!». Знаю, потому что не раз писала об этом. Надо же, ему бы нынешним Первомаем 108 лет стукнуло, а люди помнят, пусть не во всех подробностях, но помнят!

И я тоже решила вновь вспомнить о фронтовом корреспонденте и замечательном севастопольском поэте Афанасии Степановиче Красовском.

…Строки, что слетели с губ тех собеседников, легко может прочесть каждый севастополец или гость нашего города, подняв взгляд на мемориальную доску, украшающую дом № 10 по улице Репина, где поэт многие годы жил и работал. Вглядываясь в гранитный профиль, можно повторить вслух самое любимое современниками-земляками писателя:

Севастопольские улицы вечерние,

В окнах светятся уютно огоньки,

И горят над севастопольскими скверами

Фонари, как золотые маяки…

Увы, сочинителя давно нет с нами. Но за него живут книги, в которые вложена вся судьба Красовского, его чувства, образы, рифмы. И достаточно раскрыть любой из более чем двадцати томиков, чтобы ощутить неповторимость языка поэта, его слог и стиль.

Но нам, журналистам, самой профессией велено быть дотошными в описании человеческих судеб. Тем более что Афанасий Красовский – не просто собрат по перу, а плоть от плоти «флажковский». В почти столетней биографии газеты черноморцев ему принадлежит даже не страничка, а целый раздел. Та грозная и героическая пора, когда «Красный черноморец» выходил в осажденном Севастополе.

А родился Афанасий в 1911 году на Смоленщине, в бедной крестьянской семье. От семейных преданий ему не досталось ничего, кроме принадлежности отца к кузнечному делу.

Мой родитель мне оставил рано

У двора крапиву да пырей,

Полосу, заросшую бурьяном,

Жизнь мою да сумку сухарей.

 

И под мягкий колокол кукушки

Далеко в осиновых краях,

Там зарыта где-то у церквушки

Горе-родословная моя.

Подпаском у тощего деревенского стада мальчишка начинал свою жизнь в беременной революцией стране. Дальше – мытарства беспризорника, потом трудовая колония и путевка в жизнь – вечерняя школа рабочей молодежи. Молодая народная власть вызволила из тенёт неведомой Афанасию наследственности такие дарования, что и ожидать-то было трудно. Его рука ловко держала кисть, а в свободных фантазиях ума складывались изящные словесные образы. В 1936 году юноша окончил Московское художественное училище и вечерний литературный институт. В следующем году в печати появились его первые стихи.

Но мечта осталась незабудкой.

Жизнь других наделала хлопот.

Вместо лиры боцманскую дудку

Мне привесил Черноморский флот…

 

Вдаль ушли береговые тропы.

Шла навстречу хмурая волна,

Бомбы всколыхнули Севастополь,

В грани пирса врезалась война.

Да, Афанасию Красовскому выпало встать под флотский погон, краснофлотцем служить на линкоре «Севастополь», эсминце «Безупречный», защищать наш героический город. Кто первым привел будущего поэта в редакцию «Красного черноморца», сегодня неведомо. Но у флотской газеты с самого начала ее существования было столько военкоров на кораблях и в частях, что такая находка неудивительна. Разве можно было обойти стороной человека, готового всем сердцем ринуться на бой с врагом, а вернувшись из боя, горячо и ярко положить на листы бумаги все увиденное и пережитое!

Уносил меня в десанты катер

С автоматом, книжкой записной,

Я не раз в прострелянном бушлате

Обнимался с горькою волной…

 

Копоть схваток покрывала лица.

На земле, над вспененной волной

Был я шквала этого частицей

В бескозырке с лентой золотой.

О том, как под бомбами и минометным огнем, в десантах и оборонительных боях, уходя вместе с типографией под землю, газетчики «Красного черноморца» до последнего дня выпускали так нужную бойцам и горожанам газету, не раз написано. Имена бесстрашных редакторов и корреспондентов вошли в историю Краснознаменной газеты. Есть немало документов и даже фотографий, отражающих их героический труд. И на самой примечательной из них, где из полутьмы коптилок выхвачен уголок штольни, жилище и рабочее место репортеров и печатников, в кадре – моряк в мичманке, склонившийся над рукописью. Афанасий Красовский, только что вернувшийся с передовой.

Раритетные подшивки хранят его газетные материалы той поры, когда каждый работал за троих. У старшины тоже было несколько псевдонимов. Более всех запомнился Ваня Чиркин, как подписывались стихи, сатирические раешники Красовского.

В ту пору в газете черноморцев действовал целый творческий десант московских писателей, художников. Многие станут известнейшими в стране. Война закалит и тех, кто на фронте только начинал вступать в литературу. Красовский пронес свою лиру сквозь огонь двух оборон – Одессы и Севастополя, он участвовал в морских десантных операциях по освобождению Новороссийска и Крыма. Он воевал на Кавказе и уходил в прорыв Перекопа и Ишуньских позиций. С войсками 4-го Украинского фронта одним из первых вошел в освобожденный Севастополь. Каким его запомнили собратья по перу, впоследствии очень ярко рассказал писатель Петр Сажин, друг Афанасия Степановича на всю последующую жизнь:

«Афанасий Красовский виделся мне таким, каким я сфотографировал его 9 мая 1944 года, в день освобождения Севастополя, на улице Ленина, у полуразрушенного здания нашей редакции.

На нем тогда была изрядно выгоревшая на едучем, весеннем крымском солнце мичманка, поношенный мятый бушлат со старшинскими погончиками, пыльные мятые брюки-клеш и старенькие, битые-перебитые на каменистой крымской земле ботинки. Выглядел он живописно. Поверх бушлата – ремень с медной флотской бляхой, на ремне трофейный «вальтер» в коричневой кобуре, через плечо полевая сумка и фотоаппарат, за поясом – матросский нож.

…На Ленинской, заваленной битым камнем, мелкокрошеным оконным стеклом, спутанным проводом, мы и встретили нашего Ваню Чиркина. Кинулись навстречу. Наш Чиркин раскраснелся и что-то зашлепал своими полными губами добряка. На глазах появились слезы. Да кто из нас тогда не смахивал слезу – ведь мы встретились с Севастополем!

Наш Чиркин уже обследовал здание редакции и типографии и сказал, что во двор можно въехать. Два грузовых автомобиля, оборудованных для специального выпуска «Красного черноморца», после того, как мы раскидали завалы, въехали во двор. И не успели остынуть моторы наших автомобилей, как мы начали готовить к выпуску очередной (10-й номер) нашего спецвыпуска, который мы уже издавали в летучем издательстве еще на подступах к Севастополю.

Ваня Чиркин в честь такого большого события написал небольшую балладу в стиле «Песни о Гайавате»:

– Здравствуй,

город русской славы –

Севастополь милый мой,

Город – воин величавый,

Город доблести морской.

Сквозь суровые сраженья

Я пришел к тебе опять,

Чтоб с горячим вдохновеньем

Стены древние обнять…

Это были знаменательные времена – впервые за все время войны мы на последней странице нашей маленькой походной газеты вместо номера полевой почты (70035-Р) сообщили читателям свой старый, довоенный адрес: Севастополь, улица Ленина, 5!»

В этом замечательном описании хочется выделить крохотную, но очень важную деталь – акцент на доброту души нашего героя. Да, в страшной боевой круговерти, отважно воюя, о чем свидетельствовали не только фронтовые стихи, но и воинские награды, Афанасий сумел сохранить удивительно человечный, открытый характер, тонкость и нежность чувствования. Это поразительное сочетание мужской силы, смелости, упорства с восприятием мира в самых тончайших лирических оттенках поэт сохранил на всю свою жизнь. Уже офицером он еще десять послевоенных лет отдал Черноморскому флоту. А потом пошел на корабли океанического рыболовства, плавал на научно-исследовательских судах. И создал целую поэтическую антологию, посвященную флоту, морю, нелегкому моряцкому труду. Названия книг говорят сами за себя: «С морских широт», «Здравствуй, море», «Облака над мачтами», «Матросская любовь» «Открытый океан» и многие другие. Даже сказки для детей у него получались исключительно морские. И пьесы – о военных моряках, и песни – о героической черноморской столице, о любви, что так просто и так сильно объединяет землю и море.

На темных мачтах ночь повисла,

Как медлит к борту плыть заря…

И океан срывает числа,

Не торопясь, с календаря.

 

И ветер медленно листает

Страницы скучные волны,

А я все жду, когда настанет

С тобою встреча в день весны.

 

И там, в краю степного юга,

Ты твердо верь и твердо знай:

Моя любовь к тебе, подруга,

Как море плещет через край.

Быть может, феномен его таланта и рождался там, где соединялись антиподы. Матрос, ступивший на землю, чтобы и там бить злейшего врага, громил его яростнее пехотинца. Семейный, уютный, добрый человек, чей дом всегда был полон друзей, надолго уходил от самых любимых в опасную океанскую даль и там рождал трепетные строки, согревающие всех и каждого.

Крут океан.

И рейс полугодичный

В нем не пройдет без каменной тоски.

Ее тут разбиваешь на куски

Рыбацкою работою привычной.

И вместо скуки

Нам живые слитки

Со дня выносит побуревший трал,

Улова радость движется по слипу

И тут же превращается в аврал.

Лишь поспевай, товарищ,

Рыбу шкерить

И резать с рыбой скуку на куски.

Коль в океане есть у нас потери –

Так это только горсточки тоски.

Круг его общения был огромен. Севастопольские и флотские литераторы, музыканты, журналисты, известные советские деятели культуры, приезжающие в город… Можно открыть фотографии тех времен, где в кадре – участники какой-либо знаменательной творческой встречи, и там непременно найдешь Красовского.

Впрочем, он чаще присылал собратьям по перу приветы из дальних морей. Но земные крымские сонеты, написанные так далеко от родных берегов, столь тонко передавали всю гамму чувств поэта, что казалось, он сам читает их в севастопольском литературном кругу.

Зеленый парус поднят к небу маем

На реях веток стройных тополей,

И держит курс весна к душе моей,

Листвой, как в море, ветер забирая.

 

И волны трав, как будто набегая,

Кудрявятся вокруг в красе своей.

Из дальних стран бессонник-соловей

Влетел в пейзаж таврического края.

 

И словно в мире стало больше света,

Тельняшка моря Черного согрета,

Светло на корабле мое жилье.

И песней вдохновение мое

С весной плывет туда, где пристань лета

Швартовы снова примет от нее.

Морской дневник подвига, любви и странствий. Такой оставил людям свою биографию наш товарищ по «Красному черноморцу», замечательный севастопольский поэт Афанасий Красовский. Он зарифмовал ее, насытил пленительными образами и удивительно точным словом, безграничным миром прекрасных чувств. Сколько бы ни прошло лет, к причалам его творчества не перестанут швартоваться читательские корабли под романтическими парусами веры в лучшее, что есть в человеке.

Наталия МИКИРТУМОВА, заслуженный журналист Крыма

Запись опубликована в рубрике Антология севастопольской журналистики, Новости, Храним и помним. Добавьте в закладки постоянную ссылку.

Добавить комментарий

Ваш e-mail не будет опубликован. Обязательные поля помечены *