В программе журналистского фестиваля проходили творческие встречи с видными учеными, государственными деятелями, редакторами звучных изданий, писателями. Глаза разбегались. Приходилось чем-то поступаться или сразу определяться. В день презентации севастопольской делегации завершающим аккордом прозвучала песня, ставшая на долгие годы гимном советских журналистов: «От Москвы до Бреста нет такого места»…

Севастопольцы не сомневались в том, что наше исполнение привлечет Алексея Кирилловича Симонова. Он выбрал кресло в предпоследнем ряду в фойе гостиницы «Дагомыс». Председатель Союза российских журналистов Севастополя Сергей Горбачев пригласил Алексея Кирилловича встать в строй севастопольской делегации и вместе с ней исполнить песню, звучавшую во фронтовых и послевоенных редакциях. А затем продегустировать творения агрофирмы «Золотая балка». Общаясь в таком веселом хороводе, Алексей Симонов согласился ответить на вопросы севастопольского журналиста.

В те дни на съезде демонстрировался документальный кинофильм А.К. Симонова под названием «К.М.»

— Между собой близкие друзья отца неизменно называли его «К.М.» — Константин Михайлович, — рассказывал Алексей Кириллович. — Так и фильм я назвал, который представляет жизнь и творческий портрет К.М. Симонова, во многом открывающийся со страниц его многотомного личного архива.

— В бурных нынешних спорах о Великой Отечественной войне какое место занимают книги Константина Симонова?

— Его творчество, особенно повести и романы, не утратило своего значения. Недавно я побывал в Смоленске. На литературном вечере, посвященном К.М. Симонову, с удовольствием сказал смолянам, что очень признателен им: Смоленское издательство первым, правда, после смерти отца, напечатало «Сто суток войны» — книгу, запрещенную к публикации главным армейским политуправлением еще в конце 60-х годов.

И в этом дорогом для Симонова городе я услышал, как с особой остротой обсуждается вопрос «Что есть правда о войне?» Признаюсь, эти споры в последние годы становятся все менее интересны. Для меня определяющим стало мнение отца: «Историю войны каждый её участник напишет по-своему. И чем больше будет издано книг, тем больше шансов, что мы приблизимся к истине».

Будем осторожны в оценках. Могу согласиться, что трилогия Симонова не стала историей Великой Отечественной войны. Но 41-й год… я считаю эту версию писателя одной из самых достоверных. Она держится на личном участии военного корреспондента в первых, самых трагических сражениях. К тому же Симонов писал о той войне в годы «оттепели», когда верховные цензоры не столь рьяно ставили препоны писателям. И если собрать все, что пережил каждый отдельный фронтовик, в целом получится подлинная история войны. Отец с убежденностью говорил: «Я не исправлю ни одного слова в романе «Живые и мертвые». Не хочу, чтобы он снова попал в цензуру. Если это случится, с романа снимут такую стружку, что своих не узнаешь».

— Помнится, что с участием Константина Михайловича и по его настоянию напечатана большая серия солдатских мемуаров.

— Нет, она появилась на экранах ТВ. Но в процессе создания таких мемуаров отец находил общий язык и с рядовыми, и с полководцами. Отмечу, он говорил на равных и с солдатами, и с командирами, и с командующими фронтами. Но не со всеми военачальниками у отца складывались отношения. Его нередко «доставал» через своих подчиненных начальник Главпура генерал А.А. Епишев. В этом ведомстве поучали и правили даже Г.К. Жукова.

В одной из биографий Л.П. Берии отмечено, что среди его приближенных был и А.А. Епишев, которого переместили в Главпур примерно за полгода до смещения грозного Лаврентия. В Главпуре взяли под контроль литературу о войне. Я держал в руках все ответы и «рецензии», которые оттуда поступали. Это показано в фильме «К.М.», который увидели журналисты в Дагомысе. Я до сих пор слышу горестную интонацию в голосе отца, когда он отбивался от каждой придирки в его мемуарах. В журнале «Дружба народов» печатались «Разные дни войны» — дневники всех пяти военных лет, в трех номерах каждый. И по каждому номеру поступало более 150 замечаний. Цензуру Главпура писатели называли «наш Малютка Скуратов», имя которого наводило страх при Иване Грозном.

— Накануне снятия с должности министра обороны Г.К. Жукова в столичной газете напечатали порочащую его деятельность статью за подписью маршала И.С. Конева. Они стали врагами?

— Нет, не стали! Георгий Константинович знал, что Конев так поступил по указанию ЦК КПСС, критикуя боевого товарища «за зазнайство, насаждение культа своей личности». Такое было время, когда даже всенародно признанные, волевые люди не могли удержаться на своем уровне. Выбрали Конева, возможно, потому, что накануне штурма Берлина его перевели на другой фронт. И Верховный Главнокомандующий назначил командовать фронтом Г.К. Жукова, войска которого и взяли Берлин. Так рукой Сталина определился маршал Победы.

Отец дружил с Иваном Степановичем Коневым. Недавно я виделся с его дочерью. Она выступала на вечере, посвященном 100-летию К.М. Симонова. Позднее мы встретились с ней, она рассказала о дружеских в последние годы отношениях ее отца с моим, показала мне фотографии, на которых они запечатлены вместе на рыбалке. Отношения с Г.К. Жуковым были у Симонова сложнее, характер у Георгия Константиновича отличался меньшей открытостью, и отец перед ним, можно сказать, робел. Года два назад на двух каналах выходило интервью Симонова с Жуковым о битве за Москву. Там участвовал и третий, имя которого не названо. Это генерал Павленко — в то время редактор «Военно-исторического журнала», как бы посторонний. Но его фамилией ни один из каналов не поинтересовался. И не важно, что собеседники не открывают какие-то сенсационные факты. Важно, что говорит именно Маршал Советского Союза Г.К. Жуков!

Спрашивает К.М.: «Была ли уверенность, что мы отстоим Москву?»

Ответ Г.К. Жукова: «Нет, такой уверенности у нас не было».

Услышать подобное откровение Г.К. Жукова важно и для общего понимания условий 1941 года. С этой точки зрения интервью имеет историческое значение: попробуй поспорить с маршалом Победы!

— Как вы оцениваете ныне воспоминания К.М. «Глазами человека моего поколения»?

— Эта рукопись надиктована отцом в последние месяцы его жизни, февраль-апрель 1979 года. По сути, предсмертные слова. Константин Михайлович абсолютно не привык писать «в стол». Но он точно знал: в ближайшее время напечатано не будет. А в его отсутствие не найдется такого авторитета, который сумеет это пробить.

Казалось бы, открыта дорога для максимальной откровенности. С моей точки зрения, все же там её нет. Очень многие события К.М. Симонов принимал как данность, такова его личная версия своей биографии. Претензии к этой книге предъявляют потому, что она не исповедь. А Симонов считал, что повода исповедоваться у него нет! Печатного текста он не видел, не прочитал. Очень многие события тех дней, отношение к ним в обществе он воспринимал как явления времени. Но во всем оставался Симоновым, как и для своих читателей — человеком, взвешивающим каждое свое слово.

— Поэт Борис Слуцкий утверждал: «Все мы ходим под Богом, у Бога под самым боком». Придерживался ли Симонов такого мнения?

— В конечном счете результатом долгих раздумий и многотрудной работы над осознанием времени, своего места в нем прорвалась формула: «Великий и страшный». И это Сталин.

— А в чем заключалось величие? Ведь 10 сталинских ударов разрабатывали в оперативном управлении Ген-штаба маршалы и генералы, обладавшие богатейшим военным опытом, приобретенным на поле брани, многократно глядевшие в лицо смерти. Можно ли это соразмерить с опытом принятия решений в кремлевском кабинете?

— Если кому-то не подходит сочетание «Великий и страшный», можно найти и другие слова. Симонов говорил о своем личном многолетнем восприятии, а личное мнение можно и подвергнуть пересмотру. Размышляя о Сталине и его времени, Симонов пишет и о том, что в 1952-1953 годах страна, возможно, была на грани нового 37-го года. К такому выводу он приходит путем логического размышления над теми событиями, о которых очень хорошо знал. В то время он был не только военным писателем, но и лицом, причастным к власти. Это дало ему дополнительные возможности и поводы обдумывать многие поступки Сталина, изучать характер вождя, с моей точки зрения, значительно более глубоко, более подробно, чем авторы известных объемных произведений.

Вот В. Карпов объединил в два тома повествование «Генералиссимус». Этот писатель — сам герой войны — находит оправдания почти каждому поступку и решению Верховного Главнокомандующего. Ему-то и открыли столбовую дорогу, не чинили никаких препятствий.

— Вы принадлежите к поколению шестидесятников. Как на вашей жизни отразилось время «оттепели»?

— В 1956 г. я вышел из комсомола. Но через два года вернулся. Один из комсомольских деятелей Якутии, когда я там работал, любезно объяснил мне: «Если ты хочешь двигать вперед жизнь, тебе понадобятся некоторые «инструменты». Самый очевидный из них — комсомол. Оттуда, когда понадобится, тебе могут протянуть руку». Тот якут настолько меня убедил, что я вновь оказался в комсомоле. И уже никуда не уходил, по-честному отдавал каждому делу много времени и сил.

В Якутии я оказался в сентябре 56-го. Окончил школу и уехал в геодезическую экспедицию в район Оймякона. Провел там полтора года. И кем только не был — от лесоруба до пекаря.

Вернувшись через два года, поступил в МГУ на факультет восточных языков. Занимался индонезийской филологией. До окончания поработал год в Индонезии переводчиком при «черных полковниках» — специалистах по военной технике. Когда вернулся в Москву, меня приняли на работу в издательство «Художественная литература». Позднее окончил Высшие режиссерские курсы. Моя кинематографическая биография продолжалась четверть века.

В круговороте нашего с мамой дома (я никогда не жил с отцом) встречались разные люди. Самые близкие, которые дружили с нашим домом, — поэты Борис Слуцкий и Давид Самойлов, захаживали в гости Евгений Евтушенко и Андрей Вознесенский. Одно из лучших своих стихотворений «Смеялись люди за стеной» Евтушенко посвятил моей маме, Евгении Самойловне Ласкиной.

К нашему семейному кругу примкнул, вернувшись после долгой отсидки в лагерях, Яков Евгеньевич Харон — первый муж моей мамы. Он был выдающимся звукооператором. Мы с ним быстро поладили. Под его профессиональным взглядом происходило мое становление в кинематографе. Свои 17 лагерных лет Харон называл «нелетной погодой». Когда стало возможным, мне удалось в 1989 г. выпустить книжку, написанную им и его солагерником. Это были сонеты французского поэта, которые они продумали от первого до последнего слова. Так хоть в малой степени я смог выразить Якову Евгеньевичу свою благодарность за содействие в профессиональном становлении. За почти четвертьвековую деятельность в кинематографии я снял более 20 кинофильмов.

— Каким вам видится ближайшее будущее Севастополя?

— В юношеские годы Константин Симонов бывал в Севастополе. Незадолго до войны, в 1939 году, 24-летний поэт написал проникновенные стихи об английском военном кладбище:

…На медных досках, на камнях надгробных,

На пыльных пирамидах из гранат,

Английский гравер вырезал подробно

Число солдат и номера бригад…

…Напрасный страх. Уже дряхлеют даты

На памятниках дедам и отцам.

Спокойно спят британские солдаты.

Мы никогда не мстили мертвецам…

— Вот последняя строчка не дает мне покоя… У отца всегда было чувство долга перед теми, кто остался на войне.

Я никогда не воспринимал Севастополь как что-то от меня отделенное. Этот город всегда был среди тех русских городов, которые присутствуют в биографии моего отца и которые связаны с моей биографией.

* * *

P.S. В эти декабрьские дни в городской библиотеке им. Л.Н. Толстого развернута выставка литературы, посвященной битве за Москву. Приглянулась солидная книга «Москва 1941», изданная десять лет назад правительством Москвы. Автор был мне неизвестен — Родрик Брейтвейт оказался бывшим послом Великобритании в России. Интересное и увлекательное чтение. Это послесловие дано ради одной фразы, которую на 33-й странице приводит английский дипломат: «Понять Симонова — это значит понять наше время». Такой масштабной характеристики мне слышать не приходилось.

Б. ГЕЛЬМАН, член Союза журналистов России.

На снимке: (слева направо) Владимир Мелянский, Алексей Симонов, Борис Гельман. Дагомыс. 2016 г.

Фото В. Губанова.